[12.07.1999, 19:35:32]
Игорь Клех
Русский Журнал,
<denis@russ.ru>
Путеводитель по Вайлю
Петр Вайль "Гений места". - М.: Независимая газета, 1999. - 482 с.; илл.; тираж 5000 экз.
Собственно рецензия на книгу могла бы быть короткой (поскольку не интересно ни заниматься пересказом, ни толочь воду в ступе):
- Вайль написал замечательную книгу;
- ее стоит купить (что обойдется вам приблизительно в 100 руб.);
- ее надо прочесть;
- у нее есть все шансы быть признанной лучшей книгой года на русском языке в жанре non-fiction.
Поставив ее на полку, вы получите:
- путеводитель для интеллигентного путешественника по 35 знаменитым городам мира;
- сборник незаурядной эссеистики о 36 "гениях места" (Байрон и Бродский поделили Стамбул), сыгравших роль гидов, о знаменитых писателях, художниках, архитекторах разных стран от древности и до наших дней;
- и, наконец, замечательной удобоваримости интеллектуальное чтение, отмеченное широтой кругозора, свежестью привлекаемого материала и остроумием.
Несколько распространив вышесказанное, можно добавить: само по себе воскрешение жанра путевых очерков на таком уровне, как у Вайля, - благо. Угнетенная в советский период как минимум 200-летняя литературная традиция обрела достойного проводника. Более того, расходясь во взглядах и установках с предшественниками (озабоченными более всего собственными эмоциями, как пишет Вайль, и сакраментальным Веничкиным вопросом: "Где больше ценят русского человека, по ту или по эту сторону Пиренеев?"), Вайль решительно модернизирует традицию. Конечно, как и все они, Вайль повсюду таскает за собой, будто горб, свое отечество - книга его написана исключительно для российских читателей (о чем свидетельствуют не только бесчисленные ретроспекции, отсылки и лирические отступления, но и сам строй, "оптика" его текстов). Однако при этом он не теряет исключительного любопытства к чужим культурным традициям - вкуса к незнакомым цивилизациям. Понятно, что такую книгу мог написать либо профессиональный путешественник с естественно-научным складом ума (исчезнувшая в ХХ столетии порода), либо эмигрант, на собственной шкуре испытавший, что такое погружение в чуждую среду и выживание в ней. (Настойчивая манифестация кулинарных интересов оттого так и неглубока, что выполняя функции так называемого "оживляжа", свидетельствует лишь об одном: о неврозе, о желании "быть накормленным", удобно устроиться в незнакомой и непривычной обстановке, - причины те же, по которым кормят в полетах и по которым часть людей немедленно принимается есть, едва только заняв свои места в железнодорожном купе.)
Материал, переработанный Вайлем, огромен. Книга превосходна в познавательном отношении, увлекательна и легка в чтении. Автором сделана в ней масса микрооткрытий (чего стоит, например, увиденный им Чарли - "всеобщий любимец, маленький человечек в котелке, злой, как мышиный король", или "Путешествие в Стамбул" Бродского как болезненная вакцинация, предохраняющая от безумия мыслей о возвращении на родину, - так ездят в другую страну лечиться от наркомании или делать аборт). Старательно рядящийся в гедониста автор поражен вирусом смыслополагания.
Эффектно составленные и эффективно работающие пары городов и персонажей (Дублин Джойса и Лондон Конан Дойла, например, или Барселона Гауди и Сантьяго-де-Компостела Бунюэля) как бы удваивают свои смыслы, что позволяет сопоставлять их не на плоскости, а в виде трехмерных проекций. Пары (или, как говорилось в годы нашей общей с автором молодости, "оппозиции") удобны для анализа - но уже триада потребовала бы выхода на совершенно другой уровень, с большим количеством, как теперь говорится, "степеней защиты".
Предшественниками Вайля в изобретенном им симбиотическом жанре являются Плутарх с его "Сравнительными жизнеописаниями", П.Муратов с "Образами Италии", настольной книгой Серебряного века, и, надо думать, наш современник Г.Гачев с его методом практического погружения в "национальные картины мира" (писанные им в 60-70 гг. на подмосковной даче). Вайль предпринял попытку олицетворить искусственную природу городов, их замысел и характер - и у него получилось. Будто факир с дудочкой, он заклинает отобранных им авторов, и те поднимают головы над облюбованными и насиженными местами, как кобры, и согласно покачиваются в такт вайлеву дискурсу. Факир откладывает дудочку, берет указку и превращается в школьного учителя географии и, по совместительству, изящных искусств - и на доступном для подростков хлестком газетном языке объясняет смысл телодвижений прирученных им "гениев места".
О той школе, в которой он работает, так называемой "нью-йоркской школе", и пойдет речь. Потому что в прекрасной ясности и позитивном посыле и этой книги, и этой "школы" есть нечто, что рецензента, как минимум, настораживает и местами отвращает.
Надо сказать, что разлука с Генисом, многолетним соавтором и бойким расщелкивателем литературных и мировых проблем, пошла Вайлю на пользу. Как и пространственная удаленность от поцыкивающего зубом нью-йоркского философа Б.Парамонова, который, подобно Коту в Сапогах, хитростью превращает "проклятые вопросы" в мышей и затем поедает в больших количествах. Все это люди талантливые, временами (местами) блестящие, притом - работяги. Но сколько их ни читай, они все глядят в капиталистические джунгли - перебежчики в другую цивилизацию, отстаивающие свою завоеванную буржуазность.
Утверждения Вайля, что Достоевский писал, на деле, детективы (то есть в "Братьях Карамазовых" всего важнее, кто все-таки папашку "замочил"?), что все проблемы нашей жизни "суть проблемы возрастные", его гимн путеводителям, защита здравого смысла толп, желание снять напряжение, разрядить полюса, отношение к драматизму такое, будто кто-то испортил воздух, - все это рефрены все той же арии, разложенной радиожурналистами "нью-йоркской школы" на три голоса: "Буржуа лучше, чем гений! Буржуа лучше, чем гений! Буржуа лучше, чем гений?.." Не знаю. Вряд ли. Но роли разобраны. И Вайлю идет роль дитяти мирного существования, разрядки и объединенной Европы (увы, так неожиданно споткнувшейся и усевшейся посреди променада в кровавую лужу Югославии).
Неизвестно, что - старение, знакомство с Бродским или долгожданные трофеи в собственной литературной охоте - заставляют их ныне смягчиться по отношению к гениям, - "гениям места", во всяком случае. И вступать на практике во все большее противоречие с выстраданным сообща "символом веры".
Начав с выступлений против российской "литературоцентричности", они сами давно превратились в российских литераторов, и из-под их пера начинают порой сами собой выползать такие строки и такие тексты, что способны насмерть перепугать их вчерашних авторов. Начав с борьбы за полную конвертируемость человека, Вайль впадает сегодня в другую "гносеологическую" крайность, утверждая совершенную несравнимость алкаша российского с мексиканским: "с похмелья встают разные люди". И наоборот, Нью-Йорк питерца и рижан неожиданно оборачивается этакой "Москвой-на-небесах" - расчеты и там и здесь ведутся в одной валюте, а наши нью-йоркеры, вдруг выясняется, те же русские, только обогащенные опытом "антиподства" и спора с господствующей в метрополии культурной традицией.
И это, кажется, самый любопытный географический урок, содержащийся в книге о путешествиях Петра Вайля.
Избранные главы из "Гения места":
|
