[23.03.1999, 14:39:39]
Дмитрий Шушарин,
<dshushar@centertv.ru>
В защиту тюрьмы
В Италии был случай. Один начальник тюрьмы сказал, что преступники - в суде, а у него - несчастные люди. И подвергся за это нападкам со стороны ассоциации жертв преступлений и их родственников.
У нас такого бы не было. То есть не было бы нападок. Подобный начальник колонии или тюрьмы, убежден, найдется и будет искренен - в Самаре во время пожара погибли только сотрудники управления внутренних дел, а всех заключенных из СИЗО вывели в первую очередь. Другое дело, что многие его подопечные не столь уж несчастны, поскольку находятся в естественной среде обитания, приобретают за решеткой необходимый стаж, выслугу лет, чтобы занять в преступной иерархии следующий пост. И проводят время, именуемое сроком, порой весьма комфортно.
Слова эти - "стаж", "выслуга лет", "пост", конечно, обидны, если не оскорбительны для тех, кто работает, служит, делает карьеру. Но других слов в русском языке нет. Они есть в блатном жаргоне, в фене, в языке-паразите, использующем строй русской речи, коверкающем тот язык, в котором нет ни одной поговорки, хоть чуть-чуть сочувствующей вору. Есть другие: поделом вору мука, умей воровать - умей ответ держать.
Гуманный начальник тюрьмы возмущения жертв преступлений не вызовет. О них вообще в России вспоминать не принято. Сколько ни показывают по телевидению смертников, сколько ни пишут о них жалостливых очерков, о тех, кого они убили, или же о тех, кого они сделали сиротами и вдовами, никто ничего не говорит.
Создается впечатление, что причинно-следственные связи не осознаются теми, кто берется писать о преступлении и наказании. Но если бы все сводилось к журналистскому недомыслию (которое, безусловно, имеет место быть), то все было бы гораздо проще. Связи эти нарушены в самой социальной реальности. Комфортная, гуманная, санитарно безупречная западная тюрьма внушает ужас. А русской тюрьмы не боится тот, кто имеет наибольшие шансы в нее попасть, при том что страшатся ее законопослушные граждане. И всегда боялись, судя по поговорке, рекомендующей от сумы и тюрьмы не зарекаться.
Собственно, ничего нового. Граница между тюрьмой и волей всегда была условной для уголовников, неплохо живших в лагерях то за счет политических, то за счет бытовиков, а ныне - благодаря коррупции. "Единица - вздор, единица - ноль" - это о тюрьме. Уголовники не отбывают там наказания, они там проводят жизнь. Такую же звериную, стайную, как и на воле, когда они разъезжают на своих джипах и мерседесах, ходят в золоте и имеют возможность лучше питаться и чаще мыться. Да и в тюрьмах они не очень-то задерживаются. Там мучаются другие люди - действительно несчастные, оказавшиеся за решеткой вполне законно, но обреченные на жизнь по законам совсем иным. Мелкий хулиган, воришка, бытовой преступник, которых не поддерживает организованная группировка, не защищены ни от сокамерников, ни от администрации.
Наверное, было бы весьма приятно автору и небезынтересно читателю порассуждать об архетипах, мифологическом сознании, тюрьме как образе потустороннего мира, процитировав солженицыновское "бездна зовет". Но мне ближе ясность и приземленность прозы Шаламова, описавшего технологию работы с тачкой, а не творческую радость каменщика. Это я к тому, что Солженицын, в конечном счете, ближе к сознанию патриархальному, в котором тюрьма, каторга, острог - это "мертвый дом", потусторонний мир. А потому вернувшиеся оттуда несут на себе печать избранности и не вполне уверены, есть ли душа у тех, кто там не был. Но кроме традиции Достоевского и Солженицына с их оправданием страдания русская литература, а значит русское национальное и общественное сознание знают еще традицию Чехова, Шаламова и Довлатова.
Это традиция новоевропейская, рациональная, демифологизирующая, а значит в основе своей христианская. Тюрьма, каторга, лагерь, колония могут быть предметом статистического, журналистского, художественного исследования, для которого не обязательно быть заключенным. На это способен и человек со стороны, и даже охранник. Но если Шаламов сам называл "Колымские рассказы" пощечиной сталинизму, то Довлатов вовсе на задумывал "Зону" как антисоветское произведение. Но публикация была невозможна. Хотя чего в его рассказах особенного?
Дело в том, чего в них не было. Царская цензура в свое время обеспокоилась тем, что в "Записках из мертвого дома" не были показаны ужасы каторжной жизни, а потому читатели могли решить, что каторга - наказание недостаточное. Цензоры так это дело и объяснили. В советские же времена было абсолютно немыслимо появление книги, в которой зона была показана как часть социальной жизни. То есть как в странах, находившихся за пределами соцлагеря. Ведь до сих пор стайным законам преступного мира не противостоит человеческая социальность. Те же, кто противится гуманизации пенитенциарной системы - именно системы, а не условий содержания преступной верхушки, которая тюрьмы, повторю еще раз, не боится, - противятся и возникновению такой социальности.
Дисфункция и мифологизация, а точнее сказать, мистификация - таковы основные черты всех институтов тоталитарного государства. Наиболее показателен, конечно, пример госбезопасности, которая со времен "Треста" сама себе придумывала врагов. А ГУЛАГ не наказывал и не перевоспитывал. Он занимался социалистическим строительством и запугиванием тех, кто оставался на воле. И это продолжается по сей день. Так что дело не в том, чтобы выделить из бюджета больше денег и построить больше тюрем, чтобы разгрузить изоляторы, где даже генералы армии и генпрокуроры становятся инвалидами (хотя путчистов 91-го и 93-го года почему-то содержали гораздо лучше). И не в том, чтобы чины МВД или Минюста перестали обогащаться за счет воровства в колониях, хотя это весьма существенно.
Дело, как ни странно, в том, чтобы перестать пугать себя и других тюремными ужасами. От многочисленных очерков, посвященных пресс-хатам, участи опущенных, туберкулезу, переполненным камерам, никому легче не стало, только страхов в обществе прибавилось. Потому что все это воспринимается как рассказы из жизни призраков, как очерки о потустороннем мире. И содействует поддержанию параноидальной атмосферы, катастрофических настроений, апокалиптических ожиданий. Если уж такая заурядная вещь, как отставка правительства, воспринимается как знак скорого конца света, то когда уж тюрьмами заниматься!
"Заниматься" - это значит придать им прежде всего функциональный характер как местам лишения свободы, как местам наказания, от которых смело могут зарекаться законопослушные граждане. Обвинять же граждан в том, что они равнодушны к ужасам, которые творятся за тюремной оградой, нельзя. Человек не может и не должен жить с постоянным сознанием ужаса.
|
