[23.04.1999, 20:35:51]
Сэлинджер - мой сосед по палате
Щ.Author Макс Фрай
"Скрытый биографизм, потаенное предпочтение ответа на вопрос "кто?", а не "что?" - канон читательского восприятия, которое в наш век все более тяготеет к прагматизму", - пишет Олег Постнов в своем элегантно хулиганском рассказе "Post Scriptum". Судьба так называемых "культовых писателей" незавидна. Публику куда больше интересует их личная жизнь (жены, дети, размеры гонораров, отношение к футболу, оральному сексу и Саддаму Хусейну, любимый сорт виски и прочая чушь), чем вдумчивое перечитывание их ранних проб пера. Личная жизнь пожилого Дж. Д. Сэлинджера не интересует, кажется, только ленивых и малограмотных. Благодарное человечество дрожащими руками ворошит страницы воспоминаний его бывшей жены . Разговор о его ранних рассказах может заинтересовать, пожалуй, только патологических типов вроде меня. Ладно, ладно, не буду занудой.
- Я недавно перечитывала Сэлинджера…
Дружный смех, тихий, как шорох прошлогодних листьев в саду за распахнутым окном.
- И после этого ты будешь говорить, что тебе здесь совсем не скучно?
- Пока ничего страшного, девочки. Но вот если Таня возьмется за Достоевского, тогда да, тогда ее пора эвакуировать!
- В Мюнхен.
- Не поможет. Лучше уж в Амстердам.
- Ага, она там как следует курнет, вспомнит студенческие годы…
- И в таком состоянии снова усядется читать Сэлинджера. Так что бесполезно. Тебе уже ничего не поможет, ты слышишь, бедняга?
- Но я просто люблю читать перед сном, и, собственно говоря, почему бы не перечитать Сэлинджера, если уж он есть в здешней библиотеке? Не сбивайте меня, ладно? Я хотела сказать вот что. Я его с юности не открывала, а сейчас вдруг обратила внимание… У него там в ранних рассказах несколько раз возникает Холден Колфилд. То есть, о нем там только мельком упоминают. В одном рассказе сорок четвертого года появляется его старший брат, тоже Колфилд, только Винсент и между делом вспоминает Холдена… А потом в рассказе, который был написан в сорок пятом году, главный герой - все тот же Винсент. Так вот, к этому моменту он уже знает, что его братишка Холден пропал без вести… И еще есть рассказ, в котором прямо говорится, что Винсент погиб. Да, а потом, уже в пятьдесят первом году вдруг появляется знаменитый роман "Над пропастью во ржи", где этот самый "пропавший без вести" Холден Колфилд - главный герой. Вы понимаете?
- Ну и что? Таня, деточка, так часто бывает. Многие писатели влюбляются в своих героев, иногда они не могут расстаться с ними всю жизнь и таскают их из рассказа в рассказ, или из романа в роман, и путаница их не смущает… Любовь, знаешь ли, опасная штука!
- Я знаю, что часто. Но тут не то. Во всяком случае, я не это хотела сказать. Тут совсем другое… - она смущенно умолкает, а потом говорит так тихо, что я скорее угадываю, чем слышу ее слова: - Неужели не понятно, куда он "пропал без вести", этот мальчик?
- Ах, вот ты о чем…
- Хочешь сказать, он пропал без вести - из одной книги в другую?
- Ну да. Из одной книги в другую, из одной жизни в другую… На новой картинке есть небольшие отличия, не знаю, наберется ли десять… - женщины не смеются, но я чувствую, как они улыбаются. Они хорошо улыбаются, больше всего на свете я люблю их безмолвные улыбки. Таня продолжает: - В новой книге у него другой старший брат. Не писатель Винсент, который погибнет в сорок пятом во Франции, а некий Д.Б. - он сценарист в Голливуде, и у него там все о'кей, а ведь Винсент, который появлялся в рассказах, не любил ни Голливуд, ни вообще кино как таковое, он об этом не раз говорил, я еще обратила внимание…
- Деточка, ты зря стараешься. Литературный критик из тебя все равно не получится: ты слишком искренне любишь книги. Материал, с которым работаешь, нельзя любить: в этом случае он не поддается анализу. Все время выскальзывает из-под твоего скальпеля, да еще и верещит, как умирающий заяц…
(Макс Фрай, отрывок из ненаписанного скучного романа)
Когда-то его знаменитая книга "Над пропастью во ржи" (и все-таки "ловец", именно "ловец", никуда от этого не денешься, и плевать, что в дословном переводе название романа действительно становится неуклюжим, как робкая попытка неискушенного дилетанта!) не произвела на меня особого впечатления. Скажем так, я отдал ему должное. Ну, знаете, как это бывает: в юности у каждого из нас есть свой список книг, которыми положено восхищаться - и я послушно восхитился, поскольку Сэлинджер занимал в этом длинном списке, надиктованном сводным хором многочисленных авторитетных приятелей, почетное место. Мое восхищение было фальшивым, но чего-то оно все-таки стоило, как страз, созданный руками умелого ювелира: не бриллиант, конечно, но и не совсем уж бросовая стекляшка. Мой разум без долгих споров согласился с утверждением, что роман хорош. А сердце не принимало активного участия в обсуждении, оно переминалось с ноги на ногу и многозначительно поглядывало на часы: вечером у моего сердца была назначена встреча с кем-то другим - не то с Ремарком, не то с Германом Гессе - сейчас уже и не припомнить.
У Сэлинджера руки длинные. Он добрался до меня почти двадцать лет спустя и стал моим личным - очень нежным - апокалипсисом. Он поймал меня, этот "ловец", насадив на крючок все семейство Адамс (пардон, Гласс) в полном составе: жирненьких, умненьких, красивых червячков, именно ту наживку, на которую я был готов клюнуть здесь и сейчас, и вежливо сказал: "Добрый день, сэр. Здесь неподалеку имеется недурственная пропасть. Не желаете ли прогуляться?"
Возможно, ад - это рай, в котором нет места человеческим ценностям, и вообще ничему человеческому. Но мой гениальный коллега, мой собрат по диагнозу, предложил мне прогуляться всего лишь - всего лишь! - в чистилище. Дружный хор чокнутой семейки Глассов, будь они неладны, мог бы свести с ума, но нет, буря прошла стороной, и даже звездный дождь в ночь на 18 ноября 98 года прошел стороной: небо над Москвой было заботливо обложено тучами, когда я принялся за предпоследнюю из его повестей "Зуи".
Я не так уж много знаю о загадочном затворнике по фамилии Сэлинджер. Но уж что знаю, то знаю: все-таки соседи по палате...
Он покончил с собой много лет назад, когда писал "Рыбку-бананку" - в тот момент, когда покончил с собой его любимый персонаж, Симор Гласс.
И поэтому ничего удивительного нет в его последующем затворничестве: он мертв, и ему больше нечего сказать людям - разве что немного повыпендриваться, но выпендриваться парень терпеть ненавидит...
И еще. Он, как я и, охотно заложил бы душу, в обмен - не на "вечную молодость", а на вечное детство, вернее, на счастливую возможность не влипать в "липовый" мир мелочных двуногих притворщиков, возомнивших себя взрослыми, согласно неумолимому биологическому календарю. Нам обоим даром не нужна Гретхен-Маргарита - только младшая сестренка, которую можно покатать на карусели.
"- А мне у Сэлинджера больше всех нравился другой рассказ, - доносится до меня тихий голос Алисы. Сейчас он звучит как-то особенно мечтательно. - Там парочка уединилась в постели, и тут мужчине звонит муж его любовницы, долго и сбивчиво жалуется, на жену, которая уже давно его не любит: вот и сейчас куда-то исчезла после вечеринки. Тот его утешает, говорит: "не беспокойся, выпей, ложись спать, она наверняка уехала с друзьями пропустить по стаканчику и скоро объявится". Рогатый муж кое-как успокаивается и прощается, любовники принимаются смущенно обсуждать ситуацию, а через несколько минут телефон звонит снова, это опять муж женщины, он с облегчением сообщает, что она вернулась. И все. Представляете?! Я потом еще долго надеялась: а вдруг какая-нибудь добрая душа уже "вернулась" домой вместо меня, и значит мне… - она осеклась и умолкла.
- И значит, тебе возвращаться необязательно, да? - в наступившей тишине голос звучит, как приговор, не знаю уж почему.
- Ну да, - задумчиво соглашается Алиса. - Только ничего не получалось. Я всегда приходила домой, и никого, похожего на меня, там не обнаруживалось…"
(Макс Фрай, еще один отрывок из ненаписанного скучного романа)
|
