[17.06.1999, 13:27:46]
Неразрезанные страницы Сергея Довлатова
Щ.Author Макс Фрай
"Многие думают: чтобы быть услышанными, надо выступать хором. Ясно, что это не так. Только одинокие голоса мы слышим. Только солисты внушают доверие."
Сергей Довлатов, "Соло на Ундервуде"
"Одинокий голос" Сергея Довлатова действительно внушает доверие, возможно даже чрезмерное. Создается впечатление, что он всегда писал "правду и только правду", словно его рука постоянно лежала на некой невидимой Библии, так что читатель поневоле начинает чувствовать себя членом суда присяжных.
В своих недавних заметках я обнаружил фразу: "человеческая жизнь в каком-то смысле - тоже "маленький город", и невозможно оказаться в одной компании с чужими воспоминаниями и не встретить там ни одного знакомого". Разумеется, и с Довлатовым нас связывают общие воспоминания - для этого не требуется личное знакомство. Каждый его персонаж словно списан с одного из моих знакомых (в юности я, по большей части, дружил с "взрослыми дядями", ровесниками Довлатова и его многочисленных приятелей; тот факт, что дело происходило в другом городе, не имеет никакого значения: везде было, в сущности, одно и то же, только в провинции пьянки случались еще чаще, поскольку отвлекающих факторов, вроде внезапной возможности подзаработать денег исключительно силой удара пальцев по клавишам пишущей машинки, было куда меньше: великий "чемпионат страны по метанию бисера" докатывался до нашей "провинции у моря" редко, и практическая польза от него сводилась к нулю). Все остальное совпадает до мельчайших деталей: те же глобальные проблемы и мелкие радости, те же метания между завышенной планкой абстрактной нравственности и конкретной бытовой безнравственностью, те же "подлецы" и "герои", даже остроты и приколы те же самые - то ли кочевали они из города в город в чемоданах командировочных "деятелей культуры" вместе с синтетическими носками и импортными презервативами, то ли просто в воздухе носились...
Истории, которые рассказывает Довлатов, ужасающе, пронзительно достоверны - возможно именно потому, что банальны (той драматической разновидностью банальности, которая присуща самой человеческой жизни) - идет ли речь о его "большой прозе", или о "Соло на Ундервуде" - книге разрозненных, фрагментарных, рассыпающихся как круглые конфеты нашего детства "морские камешки" из надорванного пакета воспоминаний.
Читая Довлатова, я то и дело ловлю себя на желании радостно согласиться с его очередным метким наблюдением, или, напротив, завести долгий и ненужный спор с автором - вообще-то, так не реагируют на литературу, только на живой рассказ старинного знакомца, дополненный выразительными жестами, драматической мимикой, регулярными отлучками в уборную и непременным звяком стаканов. Например, мне до сих пор ужасно хочется сказать Довлатову, что мечты его персонажа Головкера о поездке на родину и триумфе в глазах бывшей жены повторяют не только легендарное высказывание средневекового китайского чиновника, что награды и чины, дескать, даром не нужны, если нет возможности продемонстрировать их на родине, но и мечты десятков тысяч более-менее устроенных эмигрантов, чьи достижения ничего не стоят на фоне общего высокомерного заграничного благополучия, но начинают сказочно сиять в сумеречной зоне постсовкового бытия... да что греха таить: я сам с нежностью поглаживал лацкан своего льняного пиджака, поджидая багаж в Шереметьево-2, отлично сознавая, что всего три часа назад он был обыкновенным пиджаком, а теперь стал символом неожиданно "удавшейся жизни"... И смех и грех, честное слово!
Довлатов цитирует Бродского: "Долго я не верил, что по-английски можно сказать глупость", - и хочется зааплодировать (причем почему-то не Бродскому, а повторившему его фразу Довлатову): как точно! Я и сам в это долго не верил... а теперь не верю, что глупость можно сказать по-немецки: любой язык в начальной стадии освоения кажется языком ангелов.
Теперь, собственно, о безысходности.
"Подходит ко мне в Доме творчества Александр Бек:
- Я слышал, вы приобрели роман "Иосиф и его братья" Томаса Манна?
- Да, - говорю, - однако сам еще не прочел.
- Дайте сначала мне. Я скоро уезжаю.
Я дал. Затем подходит Горышин:
- Дайте Томаса Манна почитать. Я возьму у Бека, ладно?
- Ладно.
Затем подходит Раевский. Затем Бартен. И так далее. Роман вернулся
месяца через три. Я стал читать. Страницы (после 9-й) были не разрезаны. Трудная книга. Но хорошая. Говорят.
Сергей Довлатов, "Соло на Ундервуде"
Я искренне не могу понять: что такого "трудного" нашли эти деятели в романе Томаса Манна, который я, желторотый мальчишка, в свое время не прочитал - проглотил залпом?! И не выпендрежа ради, а потому что было элементарно интересно, другие аргументы на меня тогда вообще не действовали... Вроде бы, пустяк, но для меня этот эпизод звучит приговором. Неразрезанные страницы Томаса Манна чреваты сотнями тысяч других неразрезанных страниц. Страницы книг самого Довлатова, в каком-то смысле, тоже не разрезаны до сих пор. Возможно, когда сменится несколько поколений, его ужасающе достоверная проза обретет новых читателей, о которых он сам и не помышлял - тех, кто сочтет книги Довлатова увлекательными и фантастическими (хроники минувших времен нередко тревожат воображение почище приключенческих романов).
Впрочем, некоторые эпизоды все того же "Соло на Ундервуде" уже сегодня могут показаться юным читателям, мягко говоря, преувеличением. Например, когда он рассказывает, за что сажали людей при советской власти. Возможно, мы - последнее поколение читателей, которые знают, что Довлатов рассказывал чистую правду.
"Некий Баринов из Военно-медицинской академии сидел пятнадцать лет. После реабилитации читал донос одного из сослуживцев. Бумагу
пятнадцатилетней давности. Документ, в силу которого он был арестован.
В доносе говорилось среди прочего:
"По циничному утверждению товарища Баринова, мозг человека состоит из серого вещества. Причем мозг любого человека. Независимо от занимаемого положения. Включая членов партии..."
"Пожилой зэк рассказывал:
- А сел я при таких обстоятельствах. Довелось мне быть врачом на
корабле. Заходит как-то боцман. Жалуется на одышку и бессонницу.
Раздевайтесь, говорю. Он разделся. Жирный такой, пузатый. Да, говорю, скверная у вас, милостивый государь, конституция, скверная... А этот дурак пошел и написал замполиту, что я ругал советскую конституцию".
"Академик Козырев сидел лет десять. Обвиняли его в попытке угнать реку Волгу. То есть буквально угнать из России - на Запад.
Козырев потом рассказывал:
- Я уже был тогда грамотным физиком. Поэтому, когда сформулировали
обвинение, я рассмеялся. Зато, когда объявили приговор, мне было не до смеха".
Тест на знание отечественной истории: верите? Если да, садитесь, пятерка. Если нет... я вам завидую!
И еще один, возможно, самый трагичный момент. В воспоминаниях Довлатова "Соло на Ундервуде" слишком много фамилий писателей, которых я не знаю. Еще хуже - и не испытываю ни малейшего желания знать - ни до прочтения Довлатова, ни после. Писатель Чумандрин, о котором известно, что он "страдал запорами"; Борис Раевский, сочинивший "повесть из дореволюционной жизни". Макогоненко. Шкляринский. Кукушкин и Заводчиков. Поэт Еремин. Горышин. Чирсков. Цыбин. Воскобойников. Мирошниченко, Саянов, Кетлинская. Минчковский. Голявкин. Длуголенский. Шигашов. Родион Березов. О, господи! Продолжать можно до бесконечности, но у меня уже голова кругом. Зачем столько писателей? Понятия не имею. Мы не нужны друг другу. По большому счету никто никому не нужен. Есть в этом что-то... несправедливое. Но это - правда.
"Иосиф Бродский любил повторять:
- Жизнь коротка и печальна. Ты заметил, чем она вообще кончается?"
|
