Андрей Битов. Пушкинский дом. - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1999. 560 с.; 5000 экз.

"Пушкинский дом" был вчерне завершен в 1969 году, когда его автору исполнилось тридцать два года. "Битов, видимо, первым понял, что без романа нет судьбы", - вспоминает его сверстник Валерий Попов. Интервью с ним входит в состав "юбилейного" комментированного издания романа - остроумного проекта, задуманного Битовым еще в 1973-м, когда о возможности публикации книги в СССР и речи не было, и осуществленного сейчас "Издательством Ивана Лимбаха" с уже привычным для этой марки отменным полиграфическим качеством. На пороге семидесятых Битов, действительно, создал книгу своей судьбы, канонический текст российского постмодернизма - роман о русской литературе и одновременно о невозможности романа о ней. Не удивительно, что, как и судьба автора, эта книга до сих пор не завершена - Битов, подобно вагиновскому Свистонову, растворившемуся в написанном им романе, обречен на схожий род недуга - не в силах расстаться со своим заветным текстом, он дописывает и комментирует его, публикует черновые фрагменты, перелагает стихами, возвращается к нему в воспоминаниях и стимулирует к этому других - своих читателей, создающих таким образом параллельный роман о романе. И если выход фундаментального тома, включившего помимо собственно битовского текста биографические и (не менее увлекательные) библиографические комментарии, и является знаком в этом текстопорождающем процессе, то это, конечно, не точка, но лишь точка с запятой.

По меткому замечанию одного довольно известного поэта, "Художественный журнал" знакомит русских читателей с литературой хоть и необходимой, но лет двадцать назад вышедшей на Западе из употребления. Книга Жижека вроде бы помоложе, она вышла около 10 лет назад. Что тоже, как подумаешь, немало.

Славой Жижек - известный словенский философ, специалист по психоанализу, немало работ посвятивший Лакану. Идеология - довольно популярный объект философского анализа в ХХ веке. Однако Жижек предлагает абсолютно новый подход, основанный на методологическом симбиозе классической диалектики и достижений постфрейдизма. При этом непосредственным материалом для анализа выступают разнообразные и несколько неожиданные предметы - модные фильмы, научная фантастика, советские анекдоты.

Уже достаточно давно отпала необходимость объяснять читателю, кто такой Павич и почему выход каждой новой его книги становится событием. Кроме того, каждый, уже имевший счастье столкнуться с его прозой, согласится, что пересказывать сюжет в данном конкретном случае - дело особенно неблагодарное. Желающие могут сами выяснить, во что Павич превратил знаменитую античную историю о несчастных любовниках.

Кстати, как обычно у Павича, это не одна книга, а две (или больше). Причем издатели довольно оригинальным способом подчеркнули разрыв между "Геро" и "Леандром". А уж поиск связей - приятное дело читателя.

Работы признанного классика мирового искусствоведения Эрвина Панофски постепенно становятся все более доступными для российского читателя. Кстати, в предыдущих русских изданиях данный автор именовался "Панофский". В предыдущих - это в сборнике "Богословие в культуре средневековья" (Киев, 1993; туда вошла работа "Готическая архитектура и схоластика") и отдельным изданием в прошлом году в издательстве "Искусство" - "Ренессанс и "ренессансы" в искусстве Запада".

В книге "IDEA" с привлечением массы редчайших источников, некоторые из которых впервые издал именно Панофски, анализируются трансформации основных эстетических категорий в работах европейских мыслителей со времен Платона до эпохи Возрождения. Характерно, что внимание Панофски привлекают не только теоретики, но и "практики", в частности Дюрер и Микеланджело. Используемые методы достаточно традиционны для данного автора - это эстетика Канта, понятая через учения Дильтея и Кассирера. На тесную связь своих выводов с идеями Кассирера указывает в предисловии и сам Панофски.

Книга соответствует всем канонам научного книгоиздания. Достаточно сказать, что комментарии составляют примерно половину ее объема.

Один из интереснейших русских поэтов ХХ века Борис Поплавский мало что успел опубликовать при жизни, а посмертные его издания (о некоторых мы уже рассказывали) появлялись на свет исключительно благодаря самоотверженности филологов, по преимуществу зарубежных, годами искавших его черновые записи в архивах парижских знакомых поэта. И когда, казалось бы, все было найдено, а с утерей некоторых текстов, упоминавшихся в дневниках автора и его друзей, исследователи почти смирились, в одном из неразобранных архивов удалось обнаружить значительное количество рукописей Поплавского, среди прочего - практически все его ранние стихи, которые, как считалось до этого, автор собственноручно уничтожил. Случилось это отрадное событие в прошлом году, а на днях вышла книга "Автоматические стихи" - попытка поэта реализовать заветы отца европейского сюрреализма Анри Бретона. Книга была подготовлена к публикации самим Поплавским, но так и не увидела света при жизни автора. Сейчас стихи публикуются в полном соответствии с авторской волей - порядок, орфография, написание имен собственных полностью соответствуют рукописи.

Кстати, это еще большой вопрос, так ли уж повезло поэту, ранние стихи которого, им же самим приговоренные к уничтожению, станут теперь достоянием публики.

К концу воспоминаний, посвященных (около)литературной жизни Ленинграда/Петербурга 1960-1990-х, Виктор Топоров замечает: "Я не знаю, зачем написана эта книга". Автор лукавит: в 52 года мемуары пишут не от хорошей жизни. Или от очень хорошей. Жизнь Топорова, по его собственной квалификации, лишь "нестандартная". По прочтении его "признаний" и это выглядит преувеличением. Автор прожил (и, слава Богу, проживает) стандартную жизнь литературного неудачника. Однофамилец гениального ученого-филолога В.Н.Топорова, переводчик и поэт скромного дарования, Топоров 2-й последние годы живет репутацией скандалиста, "нарушителя конвенций", своего рода Паниковского нашей литературы, и, на первый взгляд, этим и интересен. Рецепт литературного скандала в исполнении Топорова несложен: минуя литературу, он берется за традиционные для русской культуры "сакральные" темы - евреи, секс, политика. И публикация книги "воспоминаний" об еще не ушедшем дне и живых людях - вполне логичный и предсказуемый ход в рамках избранной им стратегии. Однако для того, чтобы заставить клеймо неудачи сиять вожделенным золотом, мало одних скабрезных подробностей частного быта и непристойных эпиграмм. Настоящая слава требует, как известно, "кровавой пищи", а не сплетен. К тому же скандал, учиняемый Топоровым, слишком локален - это дебош в буфете Дома писателей. Среди многочисленных знакомцев автора, чье privacy он сладострастно нарушает, достаточно известных людей, но нет подлинных знаменитостей, топ-звезд, чей статус в массовом сознании традиционно оправдывает подобные вторжения. По большому счету (не говоря о гамбургском) книга Топорова и ее автор не интересны, и публику (за исключением разве что упомянутых в именном указателе) просят не беспокоиться: обещанного двойного дна, как говорится, нет и не было.