Самый умный, конечно, Лебедь. Александр. Красноярский. Сегодня в дневном эфире НТВ он сообщил, что мир снова расколот, что у России геополитические (сам-то понял, что сказал?) интересы в Сербии. И призвал оказать Милошевичу военно-техническую помощь. Конкретно - поставить зенитки. Глаза генерала светились радостью - это вам не ОМОН вводить на предприятие мятежного бизнесмена. Это реальная возможность снова заняться тем, к чему действительно лежит душа, - повоевать. Заметьте, я не сказал: заняться тем, что умеешь. После Афганистана и Чечни говорить об умении российских военных заниматься своим делом, а не геополитическими исканиями, весьма затруднительно.

Генерал не ограничился общим рассуждансом. У него была еще одна светлая мысль - сплотить нацию. Вот такая опять национальная идея. Как сто двадцать лет назад. И хотя мне об этом уже приходилось писать - вновь вернусь к тому же.

Если спросить десять человек, чем заканчивается роман Льва Толстого "Анна Каренина", то, уверен, человек девять скажут, что последним эпизодом является самоубийство Анны. А ведь есть еще восьмая часть романа, которую отказалась печатать редакция катковского "Русского вестника" "по несходству убеждений автора с ее собственными". Так определил причину конфликта Достоевский, уделивший внимание в своем "Дневнике писателя" этому эпизоду и этой главе, вышедшей отдельной книжкой.

Восьмая часть романа повествует о том, как граф Вронский после гибели Анны отправляется добровольцем воевать на Балканы, освобождать славян от турецкого ига. И в разговоре с ним другой герой романа - Левин - высказывает суждения о войне и отношении к ней русского народа, которые были близки самому Толстому.

Достоевский был одним из самых горячих сторонников военного вмешательства России в балканские дела. И надо отдать ему должное: он спорил именно с Левиным, хотя и оговаривал, что какая-то часть взглядов самого Толстого содержится в словах литературного героя, полагавшего, что народу в целом чужда идея славянского единства и что сама эта идея искусственно насаждается в обществе некоторыми журналистами. Что же касается добровольцев, едущих на Балканы, то это был отнюдь не цвет нации, а, как сказали бы мы сейчас, маргиналы - "потерянные и пьяные люди или просто глупцы".

Кроме Толстого, Достоевский спорил и с Грановским (называя его "одним из самых честнейших людей" 40-х годов), который в свое время тоже, по формулировке Достоевского, не признавал того, что "Восточный вопрос в высшей сущности своей всегда был у нас народным вопросом". По мнению Федора Михайловича, весь русский народ прямо-таки рвался на Балканы.

Первая мировая война доказала его неправоту. Ведь Россия вступила в эту войну ради решения все того же Восточного вопроса, ради Босфора и Дарданелл, а поводом к роковому шагу послужила защита Сербии. И вспомним также, что призывы Достоевского к войне, даже к походу на Индию, изумили в начале века Мережковского, а затем были повторены Троцким и Жириновским. Так что тогда, в семидесятые годы прошлого столетия, наметилось нечто весьма существенное в русском национальном сознании.

Наметилась альтернатива: каким путем решать национальные русские проблемы - собственно национальным или наднациональным, на чем сосредоточиться: на внутреннем развитии или на внешней экспансии. Отсутствие внутренней структуры, прежде всего интегрирующих ценностей, порождало соблазн структурирования путем противостояния внешнему миру.

В войне, которую Достоевский считал священной, справедливой и проч., видел он путь к национальному возрождению. А Толстому не позволял увлекаться его здравый смысл, тогда еще им не утраченный.

Задачей той войны, к которой призывал Достоевский, было освобождение южных славян от турецкого ига и потому вмешательство России могло иметь хоть какое-то моральное оправдание. Но, как язвительно заметил в своих воспоминаниях Бисмарк, южные славяне с большой охотой принимали помощь белого царя, но не горели желанием заменить турецкого агу на русского генерала. Другими словами, ни сербы, ни болгары вовсе не становились проводниками русской политики на Балканах, а напротив, стремились максимально использовать Россию в своих целях. Это была не политика России, а политика Россией.

Человек, любящий Отечество, такое положение вещей не может ни принять, ни одобрить. Да и Достоевский понимал, что дело на Балканах сложнее, чем кажется. Есть в "Дневнике писателя" и рассуждения, в чем-то совпадающие с мыслями Бисмарка. Но увлекся. Бывает.

А сейчас чем увлекаться? Защитой последнего коммунистического режима в Европе? Президент Ельцин заявил, что Россия в войну не втянется, но ведь есть еще геополитики и национальные консолидаторы, заявляющие, что надо защищать Устав ООН. И вообще НАТО не имело право без мандата Совбеза начинать бомбардировки.

Правильно, по букве Устава и резолюции Совета безопасности № 1199 от 23 сентября прошлого года у НАТО вроде бы нет мандата. Но есть консенсус по этому вопросу среди всех стран - членов Альянса. И кроме буквы есть еще дух Устава и дух резолюции. И есть еще понятие прецедента, которое весьма существенно, в частности, для англосаксонской правовой традиции.

Мир меняется на глазах. И очевидно, что меняется роль и место ООН, которое проявляется в равнодушии к происходящему. Как ни возмущаться, все ж таки поразительно единство цивилизованного мира по отношению к Милошевичу.

А потому что достал. И потому что реальностью нового мира становится ограниченная правосубъектность государств с враждебными мировой, то есть иудео-христианской, европейской, североатлантической, цивилизации режимами. Ценности выше принципа суверенитета. Мир извлек уроки из прошлого - из мюнхенского и ялтинского сговора, из мирного сосуществования, из серии балканских войн.

Другой вопрос и особая тема - насколько разумно защищаются эти ценности и насколько разумно ведет себя Россия.