Татьяна Захарьева не верит в послеколхозную жизнь. Не только потому, что она, директор школы в деревне Болтутино на Смоленщине, преподает точные науки. Она знает, что после колхоза у ее деревни нет надежды и защиты от зла.

Формально ее колхоз имени "Правды", когда-то самый богатый в округе, не испытывавший недостатка ни в технике, ни в постройках и называемый "миллионером", любимый герой позитивных репортажей смоленских газет - формально колхоз не существует уже шесть лет. Он продолжает - или, точнее говоря, доживает - свою жизнь под именем крестьянско-фермерского аграрного хозяйства "Болтутино".

Новое название никто не употребляет. Все по старинке говорят "колхоз". Даже уличный щит не поменялся. На однооэтажном деревянном здании сельсовета висит старый фанерный щит, тот же, что давным-давно, с логотипом газеты "Правда", центрального органа ЦК КПСС. И центральной "Правды", и той партии давно уж нет, но о новом щите никто не думает. "Мы живем в смутное время. Кто знает, какие перемены еще предстоят, какие щиты придется вешать?" - спрашивает учительница Валентина Трошкина.

В корридорах школы тоже висят на стенах старые, совсем поблекшие газеты, поучающие детей при помощи цитат из Ленина и Маркса, призывающие учеников "хорошими оценками способствовать выполнению очередного пятилетнего плана".

От Смоленска до Болтутина - примерно 80 километров на юг. Хотя стоит посевная пора, на шоссе по направлении к Брянску не видать тракторов и других сельскохозязйственных машин. Редко увидишь у дороги небольшой кусочек обработанного поля. Покуда хватает взгляда - поросшие кустами, молодыми березками холмы и равнины. Изредка попадается женщина, ведущая на длинной веревке корову или куда-то направляющая стадо коз. Там, где некогда были колхозы, стоят страшные руины зданий, коровников, чего-то, что, может быть, некогда было элеваторами, силосами. "Нас не надо бомить, как Югославию. Сами развалимся", - горько смеется Игорь, шофер, который вез меня из Смоленска.

По старой смоленской дороге я въехал в местечко Белый Холм. На пригорках вокруг деревни пышным цветом цвели буйные сорняки.

С левой стороны дороги за кривыми заборами среди куч мусора стоят обшарпанные домики, справа - руины хозяйственных зданий. Огромный хлев без животных. Рядом остатки каких-то стен; что это была за постройка и какой цели служила - уже невозможно понять.

Из ворот разваливающегося скотного двора выглядывает лошадь. Когда я подхожу поближе, за ним оказывается еще три других. Они галопом скачут по бетонным плитам к выходу по огромному пустому загону.

Несколько мужчин разбирают заброшенный остов чего-то, что, видимо, было некогда овином.
- Что здесь случилось? - спрашиваю я, подходя к ним.
- Татарская орда прошла, - отвечает высокий мужчина, который командует проведением работ. Потом с золотозубой усмешкой спрашивает: - 50 грамм выпьешь?

Когда мы садимся на бревно, оставшееся от овина, выясняется, что золотозубый Юрий Селезнев, приглашая меня на "50 грамм", говорил в высшей степени метафорически. Он берет в руку нож - на руке огромный золотой перстень - ловко режет хлеб, сало, жирную колбасу. Рассказывает о своих магазинах и ресторанах в Смоленске. О своей ферме в расположенном неподалеку Рябцеве. Это там заново поставят овин, скелет которого он покупает здесь у "этого вот Федьки" - взметнувшаяся рука с перстнем указывает на щупленького мужичонку, который неотрывно вперил огромные глаза в стояющую на бревне бутылку "Московской".

- Я мог купить весь этот колхоз. Да народ глупый не хотел. Крик подняли, что я их хочу американцам, не то немцам продать. А сами все прошляпили, засрали. Тут только палкой. Толстущей палкой только можно управляться.
- Да, хозяин нам нужен, строгий хозяин, чтобы порядок держал, - вторит Федька, вырывая из протянутой к нему ладони с перстнем наполовину наполненный водкой стакан.

- Наш колхоз люди разобрали себе по частям. Скот. И машины, здания - по кусочку, - объясняет мне Надежда Тимоховская, сгорбленная старушка, закутанная в рыжее пальтецо, ведущая на веревке такую же рыжую корову Ягодку. - Резали скот и пили. Пили и гуляли. А потом начали разбирать машины, здания. У кого была часть хлева, тот скот проедал, а свою часть стены разбирал на кирпичи. Этот вот - женщина показала на Федьку - уже все продал. Осталось немножко бревен от большого овина, да и то на водку уже променял. Уж давно бы сдох с голоду, кабы не его мать. Взяла у колхоза корову, не дала ее зарезать и кормит целую семью, хоть ее уж и скрутило, и ходит она так, - Надежда еще сильнее горбится, почти до земли.
- А никто у вас не пробовал свое хозяйство завести? - спрашиваю я.
- Да пробовали землю брать. Да ничего не вышло. Чем вспашешь, если нельзя взять в колхозе трактор? Чем выкармливать свиней, коров? Я свою Ягодку на лугах пасу. У нас у каждой бабы своя корова, и как-то их приходится выкармливать.

Недаром в Болтутино мне говорили: "Лишь бы у нас не было так, как на Белом Холме"...