Хорошее это дело, мемуары. Модное и прибыльное. Какое совпадение, как это вдруг всем резко захотелось что-то припомнить. Примета века - конца века? Но надо же разобраться, а есть ли, что припомнить. Сомнительно, что сам факт того, что ты тусовался - а часто на поверку просто выпивал за соседним столиком с таким-то и таким-то - дает основание на опубликованный "брудершафт". А то потом окажется, как у Хармса, что Толстой перенянчил на руках столько детишек, что его чисто физически вряд ли бы хватило на большее, чем пара продиктованных в перерывах рассказов. Когда еще "рано жить воспоминаньями" (а большинству летописцев нет и пятидесяти), понятно желание отомстить, оправдаться, в общем "засветиться", пока не поздно, пока живы все заинтересованные лица. И получается по-литературному плохо, да и по-человечески некрасиво, когда отсутствует важнейшая стадия - проверки временем. Соответственно, приходится цепляться за какой-нибудь "хитовый" эпизод-встречу, а остальное добавлять по ходу и по вкусу, ведь, как и всякая материальная вещь, событие тоже переживает сначала статус хлама=скуки, потом просто добра=факта и только много позднее становится раритетом или воспоминанием, когда хочется осторожно вынуть его и передавать из одних трепетных рук (уст) в другие. И не сор выносить из избы своей памяти, а вино *-ого года выдержки.

"Мне везло на примечательных людей", - пишет в предисловии-мотивации Лев Озеров. Значит ли подобное везение что-нибудь, если остается лишь в самодовольном сознании "везунчика"? И что движет человеком, захотевшим рассказать что-то "по секрету всему свету", - желание помнить о Них или напомнить о себе, о тех, кто рядом? По-видимому, нелегко или неловко приниматься за такое двусмысленное занятие без оговорок: откройте любую книжку из списка - обязательно вам реверансы и книксены, набросал я, мол, на досуге, не взыщите. Вот и здесь сразу и однозначно припечатано: "Не претендую на полноту и завершенность этих образов". А зря! Сам же автор пишет: "... а незаконченность - она все та же достаточная полнота". Ему достаточно - удовольствуемся пока этим. Не открою ничего нового наблюдением, что одна нечаянно подсмотренная гримаса навсегда затмевает все бюсты и портреты (в рамах), делая полным то идеально-никакое впечатление, что они оставляют даже у поклонников. Мимолетный изгиб брови, ямочки щек, характерный смешок, любимый сорт папирос - как роднички могучего потока сознания, которым в изобразительном ряду соответствуют "характерность и беглость рисунка". Рисунка пером. А изваяния - на кладбища. Чтоб не поднялся кто-то вживе, не нарушил принятость и условность собственного образа-мифа.

Само отсутствие "рам" - то есть рамок - предполагает свободу как авторскую, так и, надеюсь, читательскую. Если нам подается экспериментальное интеллектуальное блюдо - подайте и книгу отзывов. Может, и подскажут чего. Например, побольше специй. И поменьше воды, уважаемые авторы! Нам, читателям-дегустаторам предлагается самим разбираться, что перед нами - "стихи, проза, стихотворения в прозе". Разберемся так: и то, и другое, и третье. Выражаясь рекламным минимумом - в одном флаконе, а выражаясь русским языком - синтетический жанр литературы. Мозаика большого Впечатления, впитанного всеми шестью чувствами, переплавленного через все таланты мемуариста - художника, графика, писателя, критика. И Свидетеля. С большой буквы - потому что свидетеля эпохи. Как мораль басни куда грандиознее проблем взаимоотношений между птичками и зверушками, так и за небрежной упорядоченностью безобидных, в сущности, набросков маячит грозовой фон. Он не подлежит интерпретациям, надежно увековеченный полотнами и одами придворных, он все и "синтезирует". Фон эпохи Великого и Ужасного. Удивительно, но оказывается, что великим можно было быть даже при нем - великим по-другому, по-человечески. Потому жанр - под влиянием элементарной симпатии, а не элементарного Страха - "выбрал себя сам"; и "сказалось именно так, а не иначе", было бы что. Неуловимо перетекание движений персонажа в построение речи автора, потом в рисунок; или примет таланта - в четкость/смазанность портрета и в беглость, "заикание" строк; или, наоборот, из особого рисунка стиха вырастает силуэт личности, объем талантища. В принципе, варианты комбинаций бесконечны. И не столь важно, как очерчен-описан человек, когда в результате "получается" не светило, флагман и родоначальник, а именно человек - глазами добровольного наблюдателя за приключениями не-киношных "горцев". Наблюдателя, "не претендующего" ни на что, кроме объективности наблюдений, знающего свое Место в их, своей и нашей жизни. В конечном счете, что мы без летописей? В лучшем случае помним в тумане прабабушку с прадедушкой. Так давайте беречь архивоведов, пока остались.

Знание дальнейшей судьбы и сознание величины фигуры одновременно дистанцирует автора как обыкновенного человека от них и как "приобщенного" - от нас. Оглавление слепит фамилиями-молниями - Мейерхольд, Ахматова, Пастернак, Прокофьев... Стоп, это же... краткая литературная (и не только) энциклопедия! Или, если хотите, галерея. Неплохая педагогическая находка. Глядишь, уже к экзамену по литературе подготовился. Что явно роднит такую "личную хрестоматию" с академическими - это полное отсутствие перца. То ли преснота нафталина времени, то ли непреодолимый пиетет престарелого юноши; "я - и танцую с Галиной Улановой!!!" или "завтрак студентов - у Бабеля!!!" Именно так: восклицательные знаки и немая сцена, озвученная лишь теперь, аж в девяностые, лет эдак через... дцать, - и то до невозможности осторожно, с придыханиями. Отсюда, отчасти, и разорванность на строки по сути прозаических очерков - опять-таки от глагола чертить. (Ритмика белого стиха, как ни вчитывайся, не прослеживается. Впрочем, сказано же нам: "нет смысла определять жанр". Ну, нет так нет.) Однако, как и всякое альтернативное учебное пособие, данное неизбежно уклоняется в ту или иную сторону от "генеральной линии" свидетельских показаний (за каковую можно принять кодовое "как молоды мы были"). И принцип подбора эпизодов, составляющих книжку, един и, наверное, беспроигрышен: неизвестное об известном. От великого до смешного... Организация текста по этой причине не блещет разнообразием. Я, недостойный юнец, - встреча с героем нашего времени - моментальное фото. Застенчивый оказывается единственным смельчаком, сатирик носит трагическую маску, заслуженный-народный стреляется или выставляет себя на посмешище. Все правильно, как в добротной нравоучительной сказке. Только это жизнь и нередко - смерть. Которая нагнала и самого автора, видимо, в разгар вдохновения. Не хватило времени дописать. Дописать последний портрет "примечательного" человека того межвременного времени - автопортрет Льва Озерова. Можно и в раме.