Альфред Вебер. Избранное: Кризис европейской культуры. - СПб.: Университетская книга, 1999. - 565с.; серия "Книга света"; тираж 3000 экз.; ISBN 5-7914-0032-2; 0032-3

Серия "Книга света" появилась совсем недавно, а уже радует глаз замечательной, некризисной регулярностью новинок. Работы, выходящие в этой серии, как правило, ранее не публиковались на русском. К ним относятся и произведения Альфреда Вебера, младшего брата хорошо известного историка и социолога Макса Вебера.

Несмотря на то, что Вебер-младший только сейчас появился на русском языке, его работы наводят на мысль о том, что где-то мы уже это видели, то есть читали. Сам вопрос (или тема) - кризис европейской цивилизации - уже ставился, в частности - Ницше, Шпенглером, наконец, Ларри Ли. Для этих книг, пусть это не покажется очень сильным обобщением, характерен единый пафос чрезвычайно сознательного отношения к культуре, повышенный интерес к слову "цивилизация", а также мрачная эсхатология, предрекающая в разной степени скорый (в историческом смысле) конец Западу и всему, с ним связанному.

Но наука о кризисе (т.н. кризисология) стремительно развивалась с тех пор, когда Ли закончил в 1932 г. последний, "критический", том "Смысла европейского духа". В работах Альфреда Вебера мы встречаемся уже с новой стадией кризисологии Западной Европы, в которой едва ли не доминирующим элементом являются ценные указания на то, что необходимо предпринять в отношении самоуправления масс, чтобы избежать худшего.

В этом достаточно спорном со строго научной точки зрения моменте и состоит специфика социологического культуроведения, или культурсоциологии, основателем которой можно считать Альфреда Вебера.

В остальном Вебер идет по проторенной миссионерами дороге сопоставления явлений современности и классических эпох Запада и Востока, причем, чем большая разница между ними обнаруживается, тем убедительней это выглядит для самого Вебера. Нам же кажется, что за этими яркими сравнениями стоит мышление прежде всего немецкого романтика, увлеченного использованием материалов самых разных дисциплин, в том числе и негуманитарных (творчества Эйнштейна, например).

В своих работах Вебер прибегает к большому количеству определений, которые, по-видимому, привычно звучат для немецкого языка с его длинными многоосновными словами. По-русски же, например, фраза "надцелесообразные толкования смысла" звучит не просто коряво, но и терминологически неудобно. Не лучше дело обстоит и с "непосредственной душевно-духовной трансцендентностью". Подобный перевод приводит к потере терминологической ориентации в тексте, хотя, возможно, дает лучшее представление о поэтике немецкого оригинала. Впрочем, лишь частое употребление сослагательного наклонения отличает поэтику Вебера от поэтики упомянутых выше авторов.

Вебер сожалеет о европейской цивилизации, обреченной на погибель. Но в отличие от Шпенглера он не относится к этой цивилизации как к просто прошедшему, дорогому и привычному наследию. Нет, не только основные "памятники европейского духа", но и устойчивые "чисто европейские" парадигмы мышления, метафоры бесконечно дороги автору, и именно они составляют основу впечатления от книги. Вебер одним из первых выступает как исследователь "констант" европейской культуры, причем не только антологических, но и современных, "претендующих на жизнь".

Тем не менее на современное изобразительное искусство - в частности, на Пикассо - он смотрит не как современник, а как человек из прошлого. Выделенное им "европейское искусство до 1914 г." противопоставляется "современному хаотическому его состоянию". Этот "хаос" европейской художественной жизни - конечно, один из любимых примеров Вебера, подтверждающих "кризисность" современности, хотя, с нашей точки зрения, это слово едва ли применимо к культуре ХХ века.

Для Вебера одним из безусловных атрибутов Европы является разум, ratio, причем он пронизывает даже дух (spiritus), поскольку интуиция свойственна Европе очень в небольшой степени. Исходя из этого, другие культуры, прежде всего восточные, рисуются по преимуществу "подсознательными", имеющими в своей основе совершенно другой "ритуал мышления". Эти культуры и угрожают Европе Вебера.

При описании "других культур" для Вебера актуальны прежде всего вещи, проверенные временем, - например, китайские трехстишия, японский театр "Кабуки". Эта традиционность образов, к которым прибегает мысль Вебера, приводит его к необычным, квазиисторичным утверждениям. Так, об Индии Вебер говорит, что она с успехом противостояла "чуждому Исламу", несмотря на то, что Ислам появился в этой стране не позднее ХII века и, следовательно, существовал на протяжении 8 веков...

Помимо других культур, западному духу угрожает еще и аппарат, бюрократия, которая с успехом утверждается в промышленно развитых, автоматизированных обществах, начиная с 1880-х годов. Вебер подчеркивает, что к такому государству близко подошли и в СССР (1950-е гг.), когда из крестьян с остатками личной собственности делали фактически сельских рабочих, живущих в многоквартирных домах. То, что Вебер пишет про власть аппарата и номенклатуры в современном обществе и в его культуре, является наиболее удачным из серии его обобщений.

Еще раз вспомним о сослагательном наклонении у Вебера. Наиболее яркий пример этой особенности его стиля - работа "Прощание с прежней историей", где говорится о том, что интеллектуалы не должны дистанцироваться от политической жизни, в том числе от политиков. Вебер обращается к "людям духовного склада", как заботливый дедушка, который прожил долгую жизнь и поэтому имеет право немного поучить: так делайте, а так - нет. В этих апелляциях можно прочитать и другое: восьмидесятилетний старец прощается с Европой, которую он знал, с историей, которую он уже не узнает.

Вероятно, переведенные работы Вебера не могут считаться авторитетными с научной точки зрения. Но они интересны как разновидность особого нравоучительного повествования, публицистики для европейских интеллектуалов самого высокого уровня.

Характерен тот факт, что сборник "Кризис европейской культуры" Альфреда Вебера появился в дни, когда начались бомбардировки Югославии, и мы вынуждены были в очередной раз задуматься, реальны ли европейские ценности, на сколько добрая воля должна быть гуманной... Война в Европе продолжается, а перманентный кризис культуры снова вылился в кризис международный, политический.