Вячеслав Иванов. "Архивные материалы и исследования". - М.: "Русские словари", 1999; тираж 1000 экз.

На фронтоне храма Аполлона в Дельфах начертано знаменитое "познай себя", а рядом с этой надписью стоит одинокая буква Е - явно не орнамент и явно не случайная. Плутарх в трактате "О том Еi, которое в Дельфах" дает множество разнообразных значений буквы, размышляя об их истинном соответствии, и останавливается на "законченном в себе словесном обращении к Богу, которое своим смыслом наводит говорящего на понимание Бога в его силе и сути". Бог, приветствуя каждого, входящего в храм, говорит: "познай себя" - как "здравствуй". Человек ответствует: "Е" - еси. Именование истинного бытия.

После смерти Плутарха эта необычная по тем временам формула забылась. И единственным человеком, которому гораздо позже открылось древнее значение "ты еси", стал поэт и философ Вячеслав Иванов.

Мелопея "Человек":

"Ты еси" - чье слово? Кто глаголет?
От пришельца ль Богу сей привет?
Сущему, Кого поклонник молит,
Имени достойнейшего нет...

Вячеслав Иванов в данной формуле пошел даже "дальше" Плутарха. В поступке искреннего отдания человеком всего бытия Богу ("ты еси - и только потому езмь аз") этот акт вызывает Бога на то же "еси". Бог отвечает обращающемуся к нему человеку. Оба произносят это слово одновременно, и оно усиливается сложением двух "голосов".

Философия - поэзия

Вячеслав Иванов был поэтом-философом. По классическому принципу одно непременно должно "убить" другое. Но философия анамнезиса Иванова создает нового Адама - романтический (поэтический) символ реалиста Христа, который возникнет вновь - при слиянии душ в одну, общечеловеческую. Адам на протяжении веков "распадался" на множество отдельных сущностей, запертых в собственных оболочках индивидуальностей - теперь они должны "пролиться" чрез свои оболочки и воссоединиться, создав вместе Христианскую вселенную. Именно в результате этих выводов Иванов недоверчиво относился к славянской национальной идее. Объединение народа лишь по национальному признаку, без Христа, Одного на разные нации, грозит созданием империалистического коллектива и убиением личности в культе безличного народного я. "Оттого-то и нас так отвращает эгоистическое утверждение нашей государственности у эпигонов славянофильства, что не в государственности мы осознаем назначение наше и что даже если некая правда была в имени "третьего Рима", то уже само наречение нашей вселенской идеи (ибо "Рим" всегда - "вселенная") именем "Рима третьего", т.е. Римом Духа, говорит нам: "ты, русский, одно памятуй: вселенская правда - твоя правда; и если ты хочешь сохранить свою душу, не бойся ее потерять". Славянская идея хороша по преимуществу своим заданием духа...

Философом, повлиявшим на ивановское "всехристианство", стал нe кто иной, как "убивший Бога" Фридрих Ницше. Единственное, что: идеи Ницше были для Иванова не конечной Целью, а Ступенью на пути к "слиянно-душной" божественной Вселенной. Иванов не хотел создания Сверхчеловека, он хотел увидеть Всечеловека - идеал Достоевского. Но именно ранняя работа Ницше "Рождение трагедии" стала для Иванова путем в христианство. "Дионисийство", как основу молитвенного экстаза, он сравнивал с Ветхим Заветом - временем ожидания Христа (естественно, не отождествляя Христа с Дионисом). "Дионисийство" как термин - обозначение возможности человека во время прославления Бога, во время молитвы "выходить" из своей оболочки - в поисках неведомой, но чувственной Вселенской Души - цели... "Transcende te ipsum" - так называл этот выход блаженный Августин. После прочтения Ницше Иванов регулярно посещает церковь - "тело Христово", и открывает для себя слово, не имеющее аналогов ни в каком другом мировом языке, - символ христианства - "соборность".

И изучает Достоевского, потому что в его "полифонии", в его персонажах Вячеславу Иванову чудится святое "дионисийство", вынесение "Я" из себя - в поисках "Я" другого. Это было актуально для него еще и потому, что философско-христианское прозрение совпало с реальным "выплеском" его собственной души и обретением души другой, любящей во Христе. Он встречает в Риме Лидию Дмитриевну Зиновьеву-Аннибал, с которой - друг через друга - они нашли самих себя. В этом смысл излюбленной формулы Иванова - "a realibus ad realiora". Найти "реальнейшего" себя - обрести Бога.

Поэзия - философия

Без философского обоснования невозможно говорить о литературном творчестве Вячеслава Иванова. Его поэзия, его так называемый "программный символизм" - суть обращение к лелеемому им прошлому, общей народной Душе, в восстановление которой он верил и как мыслитель, и как творец. Иванов нерушимо зачислен в плеяду символистов - и по глубинным идеям течения, и по внешней лингвистической работе над словом (многие даже считают его так называемым предводителем символизма - тем более, что в его "башне" близ Таврического дворца собиралось Религиозно-философское общество). В языковом же новаторстве его часто ставят в один ряд с модернистом Андреем Белым. Поэзия Иванова являлась близким ко времени "сотрясанием языковых устоев", только направление "сотрясаний" было не в будущее, как у того же Белого или Хлебникова, а как противоположность - в прошлое; он был не новатором, но - антиноватором. Его поэтический язык, бывший иногда даже объектом насмешек своею чрезмерной вычурностью и громоздкостью, - на самом деле не что иное, как возвышенный, книжный церковно-славянский, с которым в XVIII веке боролись "офранцуженные" карамзинисты и который Пушкин со временем трансформировал в светско-утилитарный. Чистый церковно-славянский сохранился сейчас только в религиозной службе.

Иванов был так называемым "архаистом" (в XVIII веке - Шишков и Тредиаковский), пытавшимся именно в творчестве воссоздать "неподобающий разговорному стилю" язык, возникший в "приближенные к Христу" времена. Так что по большому счету Вячеслав Иванов оказывается "не в движении" нового символизма, а его поэтические символы - позабытые со временем образы, скрывающие от "заблудших" глаз сакральную Душу народа. Иванов в своем видении и прочувствовании Души был одинок, церковно-славянский уже давно потерял значение живого творчества, законсервировавшись в церковном ритуале - поэтому ивановские словообразы приравнивались к новоявленным символистским. Между тем Иванов, если и был символистом, то использовал в этом качестве не отдельное слово (опять-таки его ненависть к разрушительной индивидуальной оболочке), а - весь язык как "слиянную" гармонию.

Алексей Федорович Лосев, чьим записям о Иванове посвящен раздел данной книги, угадал в нем символиста-античника, совместившего в своем творчестве - по принципу древних греков и римлян - поэзию, философию и религию. "Они представляют собой цельное отношение человека к окружающему, которое трудно даже назвать каким-нибудь одним именем. У Иванова есть сборник "Родное и вселенское". Это для него характерное сочетание, где заключено максимально космическое, всеохватное и в то же время максимально родное и интимно пережитое. <...> Оно так же и в языке создает потребность небывалых словесных сочетаний, небывалых комбинаций. Хотя многие это не принимают, считая за декадентство.

Мы - всплески рдяной пены
Над бледностью морей

<...> Все это даже перенасыщено образами".

Лосев часто приводил эту строчку как пример еще непонятого, глубинного интимного поэтического максимализма.

Еще одним доказательством "духовного максимализма" стало крещение православного поэта в католической церкви в конце жизни. Хотя сам Иванов называл свое крещение не "обращением", а "присоединением" - и в этом великая разница. Церковь исторически едина, а разделение, произошедшее в XI веке, - результат единственно идеологических и внутрицерковных амбиций. Никаких догматических причин разделения не существует. Поэтому Иванов, не отрекаясь от православия, признает власть преемника Апостола Петра и начинает, по своему выражению, "дышать двумя легкими" - восточным и западным.

Трудно в истории религиозно-философской мысли найти более все-принимающую и все-объединяющую фигуру... Может быть, поэтому Иванов духовным обликом своим напоминает праведного Иова (в книге приводится теоретическое обоснование личностного сравнения - "Иов русского символизма"). Иов "раскрыл" людям понятие "экзистенциализма". И именно Иванов как прообраз Иова века XIX перенес экзистенциализм в ХХ, где он и трансформировался соответственно времени.

"Божественная доброта
Нам светит в доле и недоле,
И тень вселенского креста
На золотом простерта поле.
Когда ж затмится сирый дол
Голгофским сумраком, - сквозь слезы
Взгляни: животворящий ствол
Какие обымают розы".

(Стихотворение "Иов" 1912 г.)

Данная книга является раритетом - пока что единственной в своем роде. Первый раздел составляют материалы из ивановского архива, "открытого" недавно (ранний берлинский "Интеллектуальный дневник", переписка с Павлом Флоренским, знаменитое письмо Иванова к Дю Босу, в котором он "оправдывает" свое присоединение к католичеству, - публикуются впервые). Второй же раздел составляют не менее редкие и ценные воспоминания А.Ф.Лосева разного времени, составленные А.А.Тахо-Годи в "характеризующую" концепцию творчества Вячеслава Иванова. Лосев, который считал Иванова своим литературным учителем, часто повторял: "Он мне близок своим отношением к критике как к искусству. Литература же была для него высоким, возвышенным праздником. Под самым мелким образом у него всегда кроется что-то глубокое и значительное. Он слишком учен, слишком необычный и книжный. Это слишком большая величина, чтобы быть популярной..."