Владимир Кантор. Соседи. "Октябрь", 1998, # 10. www.infoart.ru/magazine/october/n10-98/kantor.htm

Проходит время, и социальные прогнозы вместе с вытекающими из него рекомендациями начинают восприниматься как чистейшая фантастика. А вот художественный вымысел вдруг оборачивается весьма трезвой, пусть даже и невольной констатацией фактов. Такая закономерность пришла на ум после знакомство с почему-то незамеченной повестью Владимира Кантора "Соседи", в которой наиболее острый круг идей из последней научной монографии автора "...Есть европейская держава" (М., 1997) насчет нехватки мещанства (среднего класса) и всеобщего избытка артистизма на Руси погружается в текущее бытие и быт.

Оставив в стороне классическое литературное предуведомление о полуфантастических обстоятельствах попадания в руки автора исходного текста повести, с ходу обратимся к незамысловатому сюжету, полному серьезными философическими монологами и диалогами. Главный герой повести - представитель династии российских интеллигентов Павел Галахов. При этом он достаточно преуспевающий продолжатель текущих профессиональных размышлений о взаимоотношениях России и Европы (размышления эти сейчас не менее болезненны, чем в прошлые эпохи, но сборник статей на эту тему составляет теперь именно он, Галахов, придававший по молодости своим усам сходство с усами не то Лотмана, не то Ницше).

Из профессиональных коллизий Галахов находит вполне достойный выход, соглашаясь опубликовать в сборнике статью молодого оппонента Геннадия, несмотря на то, что видит в нем "своего будущего могильщика", который хихиканьем своим напоминает ему Петрушу Верховенского из "Бесов" и с которым разворачивается принципиальный спор, кто из них больший мещанин. А вот в коридоре своей коммуналки он теряется, сталкиваясь с хамоватым, "полным чудовищной, просто первобытной мощи" соседом Владиком, который сопровождает уже не хихиканьем, а гоготом поговорку-подколку: "Что, Павел? Ума прибавил?" Свое неумение противостоять неразборчивому в сексуальных связях Владику, живущему с юной Зиночкой, но имеющему виды и на ее мать Раису Васильевну (это помимо намеков на "голубизну"), Галахов оправдывает своим научным любопытством, которое необходимо для изучения типажа.

Впрочем, этого рефлексирующего героя все же нельзя назвать не от мира сего. Он тоже не обделен женским вниманием. Вот и нынешняя, значительно младше него, подруга Даша, мечтающая выйти за него замуж, столь эффектна, что заставляет терять над собой контроль одного из участников стихийной философской дискуссии о евразийстве в обстановке дружеской мужской выпивки.

События не то чтобы происходят, но назревают в удушливой атмосфере летней московской жары, транспортной толкотни, расплывающихся и сюрреалистически разваливающихся тел соседей. И в мыслях какое-то лениво-тревожное марево. Галахов вспоминает о полумгле уютно укутанного юбкой Даши ночника, мечтает о новом свидании со "считавшей себя его любимой женщиной", которую он зачем-то вытащил на неформально-интеллектуальные смотрины. Но атмосфера сгущается в нечто иное. В длинном извивающемся на поворотах автобусе с соединительной кишкой при бесконечном переезде героя от дискуссии до дискуссии начинается сцена приставания парня в модной среди охранников мелких фирм камуфляжной форме, участника то ли афганской, то ли чеченской войны, к незнакомой простонародно-сексапильной девице.

Поразительно, как разделилась при этом явно немещанская во всех случаях реакция пассажирок (пассажиры-мужчины, судя по всему, по-мещански рефлексировали). Те, что помоложе, возмущались: день еще, а этот уже нажрался. Те, что постарше, оправдывали обидчика: за долары бы небось дала, нечего перед мужиком выставляться, а он выпимши и, конечно, собой не владеет, нечего реветь, лучше бы ноги прикрыла. На этот раз не вмешиваясь в сам ход дискуссии, Галахов уже за пределами автобуса решается на своего рода редакторскую правку житейского сюжета, с неожиданным для читателя умением заломив руку распоясавшемуся приставале. Возникает своеобразная вставная сцена-ловушка современного, охотно отданного славянам (по призыву одного из современных славянофильствующих поэтов) Гамлета: отпустить противника, что делать было нельзя, так как озлобленный парень не собирался кончать добром, или доламывать руку, на что Галахов решиться не мог, в связи с чем голове у него зазвучали слова другого, более популярного поэта-барда о неумении с детства бить человека по лицу. Разрешение пришло в облике подоспевшего милиционера, которого поспешила привести спасенная девица (Галахов при этом сохраняет весьма скептическое отношение к правоохранительным органам в целом, чуть позже давая им такую оценку: "Ищут взрывчатку, боятся террористов, а завтра поддержат своим оружием какого-нибудь демагога!"..).

...Поздней ночью, когда после неудачных смотрин-посиделок у друзей Галахов с Дашей выходят на пустынные улицы московской окраины, их обступает стая "псолюдей" с обиженным Галаховым днем "афганцем-охранником" во главе. На этот раз ловушка посерьезнее! Противник уже начал было медленно заносить руку с зажатым в ней стальным ломиком, однако Галахова вдруг узнает находящийся среди этой же компании сосед Владик ("сбоку вдруг выскочило что-то непропорционально большое и пахучее"), который перехватывает занесенную руку и напоминает о проигрыше ему в карты стакана, за который теперь можно рассчитаться жизнью этих двух полуночников. Вот как дешево может стоить жизнь на московской окраине (и это при сравнительной безопасности передвижения граждан по улицам в столице сравнительно с другими населенными пунктами).

Дразнящая полемическая атмосфера повести Кантора провоцирует вмешаться в ход ее некоторых попутных дискуссий. Не понравившийся Галахову молодой профессор Геннадий доказывал в своей статье, ссылаясь на Л.Гумилева, что агрессивность свойственна русской культуре как культуре молодой, пассионарной, вступающей в жизнь, и брюзжать по поводу криминалитета, бытового хамства и хулиганства - значит, уподобиться почти сгнившему старику Западу. Любопытно, что Галахов в своих сомнениях, печатать эту статью или не печатать, руководствуется сугубо идеологическими искушениями (от которых, по идее, легче было бы избавиться идейным же опровержением, а не редакторским карандашом), но не очевидной надуманностью доказательств оппонента. Ведь в действительности Лев Гумилев весьма неохотно иллюстрировал свою теорию этногенеза на материале современной действительности - вероятно, потому, что относил нынешнюю ступень русского этноса к стадии надлома, а не подъема (если бы галаховский сборник составлялся в реальной действительности, а не в повести, я бы рискнул предложить в него свое интервью на эту тему с научным душеприказчиком Гумилева Айдером Куркчи, опубликованное пока что лишь в малотиражном журнале "Российский Кто есть Кто", 1998, N4/7/).

Противоречивы исторические ассоциации героя и в связи с "мордатым жлобом" Владиком, который своим неразличением добра и зла почему-то напомнил ему императора Нерона. Скульптурные изображения последнего донесли вполне симпатичную внешность императора-"артиста", а письменные источники свидетельствуют о его умении выражаться более изящными рифмами, чем Владик. Притом, что Нерон был знаковой фигурой деградации и распада, а не молодого напора и первобытной мощи, как его, по Галахову, наследник (тут уместней было бы поделиться своим персональным сходством с Ницше).

Что бесспорно удалось Кантору, так это заключительный эпизод зыбкого и неустойчивого, случайно возникшего в окружающей эфемерной атмосфере единства, для которого еще нет разработанной научной терминологии. Я имею в виду то предпочтение, которое оказывает идеологически бездомный Владик соседу Галахову перед уличным корешом-"охранником" (которого он, кстати, накануне легко вызволил из милиции, не зная, чьего очередного "могильщика" он вызволяет). Что это, как не прогноз стихийного, поверх текущих теорий, рождения из недр прежней коммунальности новой корпоративности и в итоге, может быть, нового, не чаемого, но объективно складывающегося социального строя?

Однажды мне пришлось присутствовать на пресс-конференции молодого политика, который на вопрос о своем участии в борьбе с мафией эпатирующе заявил: "Мафию победить невозможно. Мафию можно только возглавить", - и слегка покраснел от смелости этой как будто бы шутки. Позже он возглавил правительство одной из самых криминализированных автономий СНГ, после чего начались определенные успехи в борьбе как с организованной, так и неорганизованной преступностью, пошедшей по пути самоорганизации. В процессе этой самоорганизации одна фирма, сколотившая капитал на пиратском переиздании пособий по хиромантии, стала даже проплачивать издания филологических сборников.

В повести "Соседи" "мордатый Нерон" "Третьего Рима" сделал первый шаг к Галахову, и теперь тот опять перед выбором. Делать ли концептуальное, а не формальное встречное движение - разумеется, не по "возглавлению", но по какой-то структуризации непредсказуемого материла, либо, с учетом милицейской ненадежности, рассчитывать разве что на какие-то посторонние "миротворческие" силы, что было бы с его стороны философическим варварством. Впрочем, последнее, чем оказался озабочен герой в повести, - это как донести упавшую в обморок Дашу от не меньших, чем у него, переживаний к шоссе в надежде на попутный транспорт. Естественно, ему следует пожелать успеха и в этом.