Из многочисленных открытий, которые мне довелось сделать, странствуя по Сети, два кажутся мне самыми драгоценными: проза Олега Постнова и изумительный, изысканный сайт Индоевропейский диктант, посетив который хочется воскликнуть: только мифом мы живы, только мифом! И вот случилось почти невозможное: создатель Индоевропейского диктанта Херука (обычно его изображают украшенным ожерельями из человеческих костей и одетым в тигровую шкуру, в правой руке у него трезубец, а в левой - человеческий череп, из которого он пьет кровь) пишет о последнем романе Олега Постнова "Страх", пока (я надеюсь, эта ошибка скоро будет исправлена) неизданном. Я счастлив предложить своим читателям это изысканное удовольствие.
Макс Фрай

Беседа дона Хуана Луиса Вильяфанье(1) и поэта Карлоса Орибе(2) о стиле, "Страхе" и Олеге Постнове

Хуан Луис Вильяфанье: Существует или должна существовать теория(3), согласно которой литература представляет собой некий род натурального обмена между двумя "невропатами" - автором и читателем. Читатель от неполноты своей жизни ищет в текстах такие структуры, которые могли бы переживаться как куски реальной, живой жизни. Автор, в свою очередь, от неполноты своей жизни создает такие структуры, которые притягивают активное (созидательное) внимание читателя; читатель наполняет эти структуры своим вниманием, тем самым позволяя автору длиться в своих текстах. Другими словами, читатель ест писателя, а писатель ест читателя. Вот именно с точки зрения такого натурального или, если хочешь, "ритуального" обмена мне бы и хотелось обсудить с тобой структуры, созданные писателем Олегом Постновым в романе "Страх".

Карлос Орибе: Если я правильно тебя понимаю, дон Хуан, у тебя возникло чувство, что обмен, о котором ты говоришь (я очень надеюсь, что ты не идеализируешь свою теорию) в случае с Постновым не является для тебя равноценным?

Хуан Луис Вильяфанье: В каком-то смысле это так, потому что мне не очень понятно, что Постнов как писатель берет у меня как читателя. Я вообще считаю, что ставить вопрос о том, что писатель дает читателю, неправильно, - это слишком интимный вопрос. Совершенно никого не касается, что я хочу взять или что я беру у автора. Это мое личное дело. Но вот вопрос о том, что автор берет (или хочет взять) у читателя требует всестороннего обсуждения.

Карлос Орибе: Ну и как же ты собираешься подойти к этой теме?

Хуан Луис Вильяфанье: Ну, для начала давай посмотрим, как устроен роман.
В лучших нумерологических традициях он состоит из трех частей. Первая часть - это своеобразное обрамление: владелец букинистической лавки в Нью-Джерси вручает некоему О.П. (может Олег Постнов, а может и просто совпадение) "хронику", написанную русским, по-русски и, видимо, для русских. Сразу же, чтобы читатель вдруг чего не подумал, О.П. оправдывается и исполняет характерный интеллигентский танец: "Разумеется, нет ничего нового в том, чтобы выдать свои грехи за чужую мазню в угоду любителям "подлинных" фактов; это старый прием. Но те, кто знает меня ближе, верно, воздержатся от такого рода догадок." Спрашивается, зачем такие виляния?

Карлос Орибе: Ну, тут как бы все и понятно. Постнов старается убедить читателя в том, что автор "хроники" не он. Конечно же, читателя не обманешь, тем более что вступление и так называемая "хроника" очевидно написаны одним и тем же homme de lettres. В общем, это просто такой стилистический прием. Сейчас им пользуются как наши соотечественники, так и некоторые русские писатели.

Хуан Луис Вильяфанье: Понятно, что это стилистический прием, но, спрашивается, зачем он вообще нужен?

Карлос Орибе: Мне кажется, тут дело в реальности. Существования катастрофически не хватает, и люди наиболее чувствительные стараются задним числом как бы "до-сотворить" то, чего не было, но что могло бы быть. Все развивается по сценарию нашего дорогого дона Хорхе(4). Так что совсем неудивительно, если спустя несколько лет в каком-нибудь частном музее где-нибудь в Нью-Джерси будет выставлен для обозрения оригинал "хроник" Постнова, т.е. тот самый "небольшой альбом в цветной обложке", "три вложенных внутрь русских школьных тетради, мелко исписанных с начала до конца" и "другой документ, листов в семь, тоже по-русски, однако набранный на компьютере".

Хуан Луис Вильяфанье: Да, я согласен, дон Карлос. Существования катастрофически не хватает. Звучит красиво. Но что ты имеешь ввиду, если, конечно, это не просто фигура речи?

Карлос Орибе: Когда я говорю, что существования не хватает, я имею в виду некоторые экзистенциальные, извини уж за выражение, характеристики современного состояния реальности. Стало очевидно, что единственным принципом, не препятствующим прогрессу, является принцип anything goes(5). И в этой связи новые (впрочем, как и старые) интерпретации фактов и событий действительности уже изначально лишены всякой основы. Объяснение не поспевает за существованием. Последнее просто рассыпается прежде, чем интерпретаторы успевают выработать соответствующий язык описания. Отсюда попытки обмануть язык и действительность, выдавая "свои грехи за чужую мазню". Мол, вот нашел я тут такой текст, ну, что уж тут поделаешь? Кстати, эта часть мне напомнила роман Айрис Мердок "Черный принц".

Хуан Луис Вильяфанье: Черный Эрот?

Карлос Орибе: Именно. Похождения черного Амура. Ты помнишь, как один из героев романа Мердок говорит: "Истинное искусство бесконечно холодно. В особенности, когда рисует страсть. Ибо страсть можно нарисовать только так. Эротическая любовь не способна породить искусство. Демон любви - это не демон искусства. Любовь - это обладание и самоутверждение. Искусство - ни то, ни другое."

Хуан Луис Вильяфанье: Но мне совсем не показалось, автор "хроник" человек холодный...

Карлос Орибе: А он вовсе не холодный. Но не следует отождествлять автора "хроник" с Постновым, в этом весь кунштюк. Холоден Постнов, а автор "хроник", наоборот является натурой вполне страстной. Этот самый К***... Не правда ли, дон Карлос, никаких ассоциаций у тебя не возникает?

Хуан Луис Вильяфанье: Абсолютно никаких, дон Карлос.

Карлос Орибе: Так вот, этот самый К*** со всеми его видениями, воспоминаниями и ложными воспоминаниями прекрасный персонаж для какого-нибудь практикующего психиатра-юнгианца. По сути "хроники" - это история не столько о любви, сколько о самовлюбленности; не столько о смерти, сколько о жалости к самому себе. Постнов выступает здесь прекрасным стилизатором и игроком.

Хуан Луис Вильяфанье: Что ты имеешь ввиду, дон Карлос?

Карлос Орибе: "Anything goes" - "все сойдет" - это, на мой взгляд, основной закон постмодернизма. Постмодернизм - это и есть "anything goes". А единственным художественным (если не вообще - жизненным) принципом, который может в таких условиях существовать, является игра. Постнов играет. Причем иногда очень рискованно. Вспомни хотя бы его рассказ "Полтергейст" из сборника "Песочное время". Там он почти что дословно, словно пытаясь опровергнуть название, повторяет сюжет рассказа дона Адольфо(6) "Чудеса не повторяются".

Хуан Луис Вильяфанье: Прямо Пьер Менар(7) какой-то.

Карлос Орибе: Игрок. Просто игрок. В этой связи не могу не вспомнить Чжуан-цзы: "В игре, где ставят на черепицу, ты будешь ловок. В игре, где ставят на поясную пряжку, ты будешь взволнован. А в игре, где ставят на золото, ты потеряешь голову. Искусство во всех случаях будет одно и то же, а вот внимание твое перейдет на внешние вещи. Тот, кто внимателен ко внешнему, неискусен во внутреннем".

Хуан Луис Вильяфанье: Но Постнов весьма искусен во внутреннем. Хотя, как мне кажется, иногда у него кружится голова от литературного разнообразия.

Карлос Орибе: Головокружение от чужих успехов?

Хуан Луис Вильяфанье: В каком-то смысле. В романе к месту и не к месту упоминается такое количество всевозможных литераторов, что кажется иногда, что читаешь какую-то статью из толстого литературоведческого журнала.

Карлос Орибе: Насколько я знаю, он филолог.

Хуан Луис Вильяфанье: "Мы - филологи", как сказал один философ(8). Мы все говорим на языках и пишем словами. Но, повторяю, Постнов искусен во внутреннем, а это означает, что он достаточно холоден, чтобы имитировать на языковом уровне душевное устройство человека, который "получил с детства жало, только не в плоть, а в душу - или, возможно, в судьбу". Мальчика повенчали со смертью. Подумаешь! Да, кто же не повенчан со смертью? Но, нет. Если Киркегор, став импотентом, получил, по выражению К*** "жало в плоть", то сам К*** , позволю себе еще раз процитировать нашего автора, "тоже получил с детства жало, только не в плоть, а в душу - или, возможно, в судьбу". Киркегор от этого стал философом и написал массу трактатов. Кем же, спрашивается, стал К***? К*** стал человеком, которому "некому предъявить счет". И все это не более чем стиль Олега Постнова, дон Карлос. По сути, стиль это единственное, что мы можем противопоставить постоянно ускользающей действительности.

Карлос Орибе: У специалистов по стилистике, дон Хуан, тезис о том, что стиль может рассматриваться как языковое отклонение, вызывал бесконечные и зачастую бесплодные дискуссии. Спрашивается, откуда берется языковое отклонение? Намеренно или нет его создают? А может быть именно языковое отклонение и является причиной отклонения душевного? С точки зрения Кроче, стиль - это просто "аспект языка, который используется в литературных целях в данном произведении". Но разве данное утверждение не сводится к тому, что "стиль - это литературный язык" или, в конечном итоге, что "литература - это литература"?

Хуан Луис Вильяфанье: Дорогой дон Карлос, как известно, практической пользы от тавтологий мало, и нам следует заняться выяснением специфических черт поэтической речи, особенно такой речи, в которой присутствуют такие структуры как "смерть", "любовь", "страх". Я смею утверждать, что именно благодаря стилю эти языковые структуры могут проживаться (переживаться) как куски реальной, "живой" жизни. Именно благодаря стилю фигуры речи становятся "выпуклыми" настолько, что человек охотно не различает "слово" и "жизнь".

Карлос Орибе: Всякий индивидуальный язык в каком-то смысле является отклонением от нормы. Все дело в том, насколько писатель способен говорить языком своего персонажа. И тут видимо есть некое правило, а именно: чем холоднее и бесстрастней писатель, тем лучше говорит он языком своего персонажа. Постнову это удается. Язык "хроники" - это сбивчивый язык самовлюбленного неврастеника, запуганного тем, что "знание порой невыразимо"; иногда поражающий глубиной и прозрачностью, а иногда откровенно вызывающий скуку и раздражение. Но автор убеждает, что так оно и должно быть. Таковы правила игры, потому что есть еще и третья часть романа , тот самый "набранный на компьютере документ" - "бумага американского формата (Б-5)".

Хуан Луис Вильяфанье: Какая милая подробность!

Карлос Орибе: Все та же игра в реальность, дон Хуан. Причем по правилам нашего дона Хорхе(9). Помнишь, он где-то писал, что "книга, в которой нет ее антикниги, считается незавершенной". Третья часть романа - назову ее условно "откровением Антонии" - и является такой "антикнигой". Эти несколько последних страниц просто-напросто разрушают все филологические построения К***. Роман саморазрушился. Постнов проделал это весьма искусно. Ему не пришлось прибегать к таким крайним и зачастую неоправданным мерам, как распадение речи. Просто "нарциссические" структуры, заданные К*** в его "хронике", пришли к своему логическому завершению в "откровении Антонии".

Хуан Луис Вильяфанье: И что это значит?

Карлос Орибе: С одной стороны, это значит, что К*** просто выдумал свою жизнь. Его жизни на самом деле не было, он просто все выдумал. Читателю просто показалось, что он что-то читал. Но, с другой стороны, "хроники" К*** в свою очередь являются антикнигой для "откровения Антонии", а это значит, что не было Антонии со всем ее бесконечным и отчаянным блядством. Если же предположить, что существует и одно и другое, то мы получим вечно гоняющиеся друг за другом инь и ян. Вот только что же страх?

Хуан Луис Вильяфанье: Читать - значит верить. Я верю Постнову , как верил бы любому другому автору. Ведь здесь дело уже не только в стиле, а в самом процессе чтения: взялся читать - будь готов принести себя в жертву экзистенциальной прожорливости автора. Без этого просто нет чтения. Я с готовностью и самозабвенно принес себя в жертву, но, спрашивается, что же взамен?

Карлос Орибе: Ну, можно предположить, что удовольствие- Хотя, как мне помнится, дон Хуан, в начале нашей беседы ты считал, что так ставить вопрос неправильно. Ты, помнится, хотел знать, что автор берет у тебя.

Хуан Луис Вильяфанье: Сейчас я кажется знаю, что автор хочет взять у меня. Постнову нужна моя пустота, мое "ничто". Вот он страх! Страх - это, когда в один прекрасный момент ты вдруг понимаешь, что ты - это не ты, а некая "посторонняя, чуждая сила". Одного удовольствия было бы недостаточно, что бы там ни говорил Ролан Барт. Постнов расщепляет читателя и дает возможность почувствовать "себя" как "чужого". Но это - и страх и путь одновременно. В конце "хроники" К*** пишет, что он "сам нашел путь" и что "давно потерял страх". И только самовлюбленность мешает ему понять, что Антония, которую он ищет, это - он сам. И, если понимать литературу как обмен, то в случае с Постновым он выглядит следующим образом: дай мне свое "ничто" в обмен на мое "ничто", потому что "ничто" - это единственное, что у нас действительно есть.

Карлос Орибе: Что ж, можно поздравить русскую литературу с новым прорывом в "ничто".

Хуан Луис Вильяфанье: Будем надеяться, что это так, и что прорыв действительно окажется прорывом, а не очередным смотрением в зеркало.

ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Хуан Луис Вильяфанье - эссеист, лингвист, писатель и переводчик. Сотрудничает с аргентинскими журналами "Носотрос" и "Культура архентина".

(2) Карлос Орибе - известный аргентинский поэт. Автор книги "Песни и баллады". Насколько нам известно, эта книга на русский не переведена.

(3) Насколько нам известно, такой теории все-таки не существует. Скорее всего, источником для спекуляций дона Хуана послужили представления Жоржа Дюмезиля о ритуальном обмене в ведийском обществе и семиологические изыскания Кроче.

(4) Имеется в виду т.н. "уры" - предметы "произведенные внушением, объекты извлеченные из небытия надеждой" из рассказа Хорхе Луиса Борхеса "Тлен, Укбар, Орбис Терциус". Эти самые "уры", а также "вторичные предметы" - "хрениры", позволяют изменять прошлое, которое становится не менее пластичным, чем будущее.

(5) Этот принцип сформулировал, кажется, Имре Лакатос.

(6) Имеется ввиду аргентинский писатель Адольфо Биой Касарес. Речь идет о сюжете с двойниками Сомерсета Моэма.

(7) Пьер Менар - герой рассказа Хорхе Луиса Борхеса "Пьер Менар, автор Дон Кихота", который в начале 20-го века "сочиняет" "Дон Кихота", полностью совпадающего с "Дон Кихотом" Сервантеса. Но какая разница!

(8) "Мы - филологи" - название трактата Ницше.

(9) Хорхе Луиса Борхеса

Стенографировал и перевел с испанского В.Б.К. (Херука)