Щ.Author Макс Фрай "Человечек я уже совершенно погибший, даже до исступления. Мира я не понимаю, Бога тоже, так что же после всего этого остается на мою долю?"
Юрий Мамлеев, "Люди могил"

"Остается лишь дикий испуганный визг мамлеевских персонажей (глагол визжать - основной мамлеевский глагол), которые хотят спастись от навязчивой мысли о неминуемой смерти в грязной пивной, сектах, сексе, галлюцинациях, убийствах, - ничего не помогает. Может помочь только тупость".
Виктор Ерофеев, "Русские цветы зла"

Меня в свое время Мамлеев натурально околдовал. "Околдовал" - это не метафора, а сухая констатация факта. Мне привезли из Москвы - нет, не книгу, даже не распечатку - магнитофонную кассету с записью: Юрий Мамлеев сам читает свои рассказы. Особенно почему-то мне запомнился "Щекотун", и еще то, как Мамлеев произносил слово "мумуся" в "Письмах Катеньки". С ума сойти можно! Впрочем, с ума я так не сошел (по крайней мере, не там и не тогда). Просто бродил в сумерках по городу, весь такой... околдованный, а днем прятался от солнечного света, который делал комичный ужас бытия слишком уж очевидным.

Все так удачно совпало... Я жил тогда в коммунальной квартире. Моими соседями были абсолютные, совершенные, можно сказать, безупречные в своем роде мамлеевские персонажи. Алкоголик Дима, который ночами слонялся по коммунальному коридору, оглашая окрестности печальной констатацией факта: "а бабы-то и нет!" Восьмидесятилетняя баба Лиза (иначе ее на моей памяти никто не называл, так что я не знаю ни ее отчества, ни, тем более, фамилии), которая наотрез отказывалась ходить в уборную, если там горел свет: ей мерещилось, что за ней подсматривают таинственные "ОНИ". Впрочем, приступая к справлению своих великих и малых нужд, она оставляла дверь открытой, поскольку откровенно боялась темноты. Другая старуха, по легенде - бывшая летчица, подозревала всех окружающих в краже принадлежавшего ей куска пемзы - за пять лет жизни в этой коммуналке я ни разу не слышал, чтобы она говорила на другую тему. Семейство Савчуков, которое как-то умудрялось навешивать амбарные замки даже на выдвижные ящики своего кухонного стола. С восьми утра до девяти вечера на их плите в общей кухне непрерывно варилась какая-то пища - по моим тогдашним расчетам, ее было гораздо больше, чем способны переварить пять человек - даже очень голодных. И единственный "луч света в темном царстве", старый наркоман Леня - единственный нормальный (по крайней мере, понятный и уже потому почти близкий) человек в этом мамлеевском паноптикуме.

Почитав (вернее, послушав) Мамлеева, я начал подозревать своих кошмарных (а в сущности - совершенно безобидных и даже вполне заурядных) соседей в самых невероятных вещах. Унылый мир коммунальной квартиры и окрестностей (включая пункт приема стеклотары, среднюю школу и древний, как Колизей, кинотеатр) вдруг показался мне загадочным и чудесным местом... правда, чудеса его были слишком уж недобрые. С этим, впрочем, смириться было легче, чем с полным их отсутствием. Много лет спустя, посмотрев "Твин Пикс" Дэвида Линча, я в одной беседе брякнул, что, дескать, лучше уж "черный вигвам", чем никакого. Наверное, это безответственное заявление отчасти объясняет причину моей долговечной привязанности к прозе Юрия Мамлеева.

Я ведь тогда решил (можно сказать, "понял"), что Мамлеевская реальность - и есть правда. Правда - но не обо мне, а об окружающем мире. Тексты Мамлеева казались мне своего рода нудистским пляжем для правды, на котором она нежится в холодных лучах мамлеевского солнышка - голенькая, неприкрытая... О людях я в ту пору судил цитатами из Мамлеева, вроде этой: "По жизни он шел тихо, как по болоту, и взгляд его глаз был тоскливо-неопределенный, точно все ожидалось впереди - там где-то, после смерти или даже после многих смертей. Жизнь он любил, но как-то осторожно: мол, ну ее, жизнь-то, как бы еще не пристукнули. И даже тайна, наверное, в нем присутствовала где-то глубинно-внутри, и он часто забывал поэтому, что у него есть тайна."
Мне, впрочем, до сих пор кажется, что вышеприведенная цитата как нельзя лучше описывает жизненный путь большинства хомосапиенсов...

Прочитав сейчас, дюжину лет спустя, "Черное зеркало" Юрия Мамлеева, я убедился, что колдовские чары, опутавшие меня в юности, благополучно рассеялись. Впрочем, я по-прежнему не могу относиться к его прозе иначе, нежели как к своеобразному "обряду инициации". Современная русская проза (по крайней мере, для меня) начинается с Мамлеева, и это - неплохая точка отсчета. Нельзя сказать, что все мы "вышли из его шинели" - что, безусловно, к лучшему! - и все же, и все же...

"Что вы все воете и извиваетесь, как призраки на дне... Неужели вы ничего не поняли?.. Ведь провоцировал я вас, провоцировал, говоря о Божьей несправедливости, искушал... слабосильные... и увидел, как вы мучаетесь в неразрешимой попытке понять то, что понять человекам невозможно... Прыгайте, пляшите... Вам ли понять Бога... Непостижимо все это, непостижимо!.. Прощайте, дорогие".
Юрий Мамлеев, "Крутые встречи"