Щ.Author Макс Фрай Случилось неизбежное. Вчерашняя цитата из "Мартовских ид" Торнтона Уайлдера: "достижения человека куда более примечательны, когда думаешь о том, как он ограничен в своих действиях", - заставила меня вспомнить о Ремарке. Для меня (как, наверное, и для подавляющего большинства читателей) Эрих Мария Ремарк начался с романа "Три товарища". Признаться, мне трудно припомнить книгу, которая оказала бы на меня столь же сокрушительное эмоциональное воздействие. Даже сейчас, за работой, я сознательно избегаю открывать роман в самом конце, на той странице, где Роберт понимает, что Кестер продал "Карла" (почему-то самое разрушительное впечатление на меня произвел именно этот эпизод, а не гибель Ленца и даже не смерть Пат). С тех пор словосочетание "утерянный рай" больше никогда не казалось мне пустым звуком: я знал, как это бывает - задолго до того, как приобрел соответствующий личный опыт.

Мы снова были в городе, с автомобильными гудками и шорохом шин. Но он оставался заколдованным. Туман превратил автобусы в больших сказочных животных, автомобили - в крадущихся кошек с горящими глазами, а витрины магазинов - в пестрые пещеры, полные соблазнов. Мы прошли по улице вдоль кладбища и пересекли площадь луна-парка. В мглистом воздухе карусели вырисовывалась, как башни, пенящиеся блеском и музыкой, чертово колесо кипело в пурпуровом зареве, в золоте и хохоте, а лабиринт переливался синими огнями.

Ремарк мог бы стать восхитительным сказочником - родись он в другое время, в другом месте. Его "здесь и сейчас" не располагало к сочинению сказок; временно-пространственные координаты Ремарка стали проклятием для него и странным благословением для многих поколений читателей. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что в юности мы играли в Ремарка - в точности так, как сейчас любители ролевых игр, вооружившиеся деревянными мечами, играют в эльфов и гоблинов. Только нам не требовалось выезжать на природу: волшебство Ремарка свершалось на городских улицах, за стенами дешевых пансионов и за стойками баров (с тех пор любой бар кажется мне волшебным местом, в стенах которого возможно все). Не могу сказать, что мы научились дружбе и любви по Ремарку (в отличие от его героев мы все-таки просто играли, к тому же - не слишком самоотверженно), зато устроили немало классических ремарковских вечеринок. Никогда не забуду, что значил для меня первый глоток редкого по тем временам напитка кальвадоса... впрочем, доступные коньяк и водка тоже были вполне каноническими напитками. Мечта о "Запорожце" с мотором гоночного автомобиля по тем временам была общим, одним на всех, романтическим бредом. И еще... несколько прогулок в волшебном тумане, который превращает знакомый, не слишком уютный (по большому счету, враждебный) город в иную реальность, все-таки случилось в моей юности - несмотря ни на что...

В баре ты мне как-то рассказывал о своем друге Валентине. После войны он всё время думал: какое это счастье - жить. И в сравнении с этим счастьем все казалось ему незначительным.

Жалобы на жизнь - бессмысленное времяпрепровождение; мизантропия - удел трусливых; любовь к жизни (возможная только "вопреки всему") требует мужества - не истеричного героического порыва, а мужества каждодневного, сиюминутного, спокойного и отрешенного. Волшебный туман не может окутать улицы навсегда; луна-парк поутру - не слишком привлекательное зрелище; на столе после дружеской пирушки остается лишь грязная посуда; любовь - "чудесный обман, придуманный мамашей природой"; люди - слишком хрупкие конструкции, убить их так легко, что диву даешься - и все же... Эти слова "и все же..." - непременно с многоточием в конце фразы, - и есть ключ к таинственному очарованию прозы Ремарка.

Эрих Мария Ремарк, бывший рекламный агент, сам того, скорее всего, не желая, создал единственный в своем роде рекламный буклет человеческой судьбы - достоверный и, несмотря на это, привлекательный. Отрываясь от его книг, чувствуешь себя вернувшимся с войны, и невольный вздох: "какое это счастье - жить", - больше не кажется неуклюжей расхожей банальностью.