Все нижеследующее вряд ли было бы написано, если бы мне на глаза не попался февральский номер журнала "Огонек". А там - занятный материал Валерия Чумакоффа под заголовком "СЛУЧАЙНОСТЬ КАК НЕПОЗНАННАЯ БОГОМ ЗАКОНОМЕРНОСТЬ". Среди многочисленных историй о драматических, зловещих чудесных и просто нелепых совпадениях, там была история и про Евгения Петрова. Привожу ее в слегка сокращенном виде, к услугам желающих прочитать статью полностью, имеются бумажная и электронная версии журнала.

Писатель Евгений Петров всю жизнь коллекционировал конверты... от своих же писем! Делал он это так - отправлял письмо в какую-нибудь страну. Все, кроме названия государства, он выдумывал - город, улицу, номер дома, имя адресата, поэтому через месяц-полтора конверт возвращался к Петрову, украшенный разноцветными иностранными штемпелями "Адресат неверен".
В апреле 1939-го писатель решил потревожить почтовое ведомство Новой Зеландии. Он придумал город под названием "Хайдбердвилл", улицу "Райтбич", дом "7" и адресата "Мерилла Оджина Уэйзли". В самом письме Петров написал по-английски: "Дорогой Мерилл! Прими искренние соболезнования в связи с кончиной дяди Пита. Крепись, старина. Прости, что долго не писал. Надеюсь, что с Ингрид все в порядке. Целуй дочку от меня. Она, наверное, уже совсем большая. Твой Евгений".
Наступил август, и он дождался... ответного письма. Поначалу Петров решил, что кто-то над ним подшутил в его же духе. На конверте было написано: "Новая Зеландия, Хайдбердвилл, Райтбич, 7, Мерилл Оджин Уэйзли". И все это подтверждалось синим штемпелем "Новая Зеландия, почта Хайдбердвилл". Текст письма гласил: "Дорогой Евгений! Спасибо за соболезнования. Нелепая смерть дяди Пита выбила нас из колеи на полгода. Надеюсь, ты простишь за задержку письма. Мы с Ингрид часто вспоминаем те два дня, что ты был с нами. Глория совсем большая и осенью пойдет во 2-й класс. Она до сих пор хранит мишку, которого ты ей привез из России". Петров никогда не ездил в Новую Зеландию, и поэтому он был тем более поражен, увидев на фотографии крепкого сложения мужчину, который обнимал... его самого, Петрова! На обратной стороне снимка было написано: "9 октября 1938 года". Тут писателю чуть плохо не сделалось - ведь именно в тот день он попал в больницу в бессознательном состоянии с тяжелейшим воспалением легких. Тогда в течение нескольких дней врачи боролись за его жизнь, не скрывая от родных, что шансов выжить у него почти нет.
Чтобы разобраться с этими то ли недоразумением, то ли мистикой, Петров написал еще одно письмо в Новую Зеландию, но ответа уже не дождался: началась вторая мировая война. Петров с первых дней войны стал военным корреспондентом "Правды" и "Информбюро". В 1942 году самолет, на котором он летел в район боевых действий, пропал, скорее всего, был сбит над вражеской территорией. А в день получения известия об исчезновении самолета на московский адрес Петрова поступило письмо от Мерилла Уэйзли. Он писал: "Я испугался, когда ты стал купаться в озере. Вода была очень холодной. Но ты сказал, что тебе суждено разбиться в самолете, а не утонуть. Прошу тебя, будь аккуратнее - летай по возможности меньше".

Вот такая вот история. Мне абсолютно все равно, настоящая она, или выдуманная: уж больно хороша. Рассказ с подобным сюжетом скорее мог бы (должен был бы) написать ранний Уэллс, чем один из поденщиков судьбы, простой работяга ангел, нанятый по контракту сочинять подробности биографий нашего брата, простого смертного. История о таинственном австралийском "друге" Евгения Петрова - превосходная песчинка, вокруг которой можно было бы нарастить отменную жемчужину спекуляции (и не одну), но я готов уступить читателю возможность развивать эту тему самостоятельно. Замечу только, что хотя бы поверхностное знакомство с мифами и легендами маори (коренных обитателей Новой Зеландии) поможет осуществить вертикальный взлет вашего воображения и обеспечит ряд экскурсионных поездок вашей крыши в самых неожиданных направлениях.

Мне же хочется (тоже совсем чуть-чуть) приоткрыть еще одно "окно" и поговорить о главном герое дилогии, которая сделала своих авторов однозначно знаменитыми. Жулик и бродяга Остап Бендер - первый (и единственный безупречный) трикстер в истории советской литературы. В компании африканского паучка Ананси и скандинавского бога Локи Остап столь же уместен, как семерка в ряду простых чисел. Его жизненный путь - непрерывный марафон канатоходца, его поступки - "по ту сторону добра и зла", он злословит над свежей могилой и, как Христос, прощает своим случайным попутчикам любую пакость, лишь иногда с добродушным цинизмом изумляясь тому, что нет предела человеческой - да нет, не подлости, - глупости. Его влияние на окружающих почти безгранично (начинающие специалисты по НЛП, небось, периодически от зависти по ночам в подушки рыдают), и Остап использует это влияние - не во зло, не во благо, а в соответствии с требованиями текущего момента. Остап Бендер, кстати, великолепный образец человека, пребывающего в "здесь и сейчас", человека почти без прошлого и, уж тем более, без будущего (вернее, число возможных для него будущих стремится к бесконечности). Бесчисленные поражения (а какой еще может быть судьба трикстера, которого угораздило стать персонажем не какой-нибудь, а именно советской литературы?!) действуют на него как добрая порция мультивитаминов, а победы не делают счастливым. Гениальный стратег и удачливый игрок, он бесшабашно смел, чертовски умен, невероятно обаятелен и всегда весел как птичка, что не мешает ему быть отрицательным (ха!) героем. Вернее, обаятельной и не слишком последовательной имитацией отрицательного героя, как и положено всякому уважающему себя трикстеру. Да, самое главное: кроме всего прочего, Остап Бендер еще и бессмертен.

В свое время, увидев несколько серий телеэпопеи "Горец", я от души веселился, предположив, что Бендер был одним из касты Бессмертных (просто настолько ловким и изворотливым, что никому из коллег ни разу не удалось вызвать его на бой). Убитый в финале "Двенадцати стульев" (кстати, покажите мне "отрицательного героя", смерть которого произвела бы столь же убийственное впечатление на всех читателей поголовно!) Остап преспокойно воскресает в "Золотом теленке". О своей смерти он вспоминает с легкомысленной усмешкой, как о полузабытом сне, и пересказывает эту историю небрежно, как забавную, но глупую байку, услышанную когда-то давно от изрядно подвыпившего приятеля. Кстати сказать, он здорово переменился (не "повзрослел", а вроде как "просветлел"): если в "Двенадцати стульях" Остап порой вполне способен загрустить, разозлиться, растеряться, или забеспокоиться (правда, весьма ненадолго), то Бендер из "Золотого теленка" напрочь лишен этих слабостей (по крайней мере, до тех пор, пока вожделенный миллион не ложится тяжким грузом на его могучие плечи - вот тогда у него начинается черная полоса, на протяжении которой Остап опускается даже до безуспешных поисков дружбы и любви: как и всякий настоящий трикстер, Остап просто создан для того, чтобы украсть миллион, но совершенно не способен владеть им на протяжении столь долгого времени).

Забавно еще вот что: во всех известных мне (и, следовательно, широкой публике) экранизациях ильфопетровских романов Остапа Бендера играли актеры, настолько непохожие друг на друга (внешность, голос, психотип, темперамент), что можно было подумать, будто они принадлежат не просто к разным морфологическим типам, но и к разным биологическим видам. В результате Остап Бендер, внешность которого описана в книгах несколькими мощными, размашистыми, но, на поверку, довольно невнятными мазками (запоминаются разве что апельсиновые штиблеты, надетые на босу ногу, да милицейская фуражка с гербом города Киева) окончательно стал человеком без лица. Многозначительная подробность!

Неудачный переход Остапа через румынскую границу в финале "Золотого теленка" (авторов можно понять: достаточно вспомнить время и место) трагическим финалом почему-то не кажется. По идее, должно быть ужасно обидно: уж больно глупо все как-то получилось. Мне кажется, финал и правда был бы грустным, если бы не одно обстоятельство: лед все-таки тронулся (не в любимой присказке Остапа, а на самом деле). Добрый знак, добрее не бывает. Кстати, (вряд ли по воле авторов) сцена насыщена совершенно прозрачными символами: Остап пересекает границу по замерзшей реке, а для того, чтобы покинуть Аид, тоже следовало переправиться через реку, да мало кому это удавалось; румынские пограничники (младшие братья Цербера) заставляют его вернуться назад... и вот тогда, наконец, начинается ледоход - а это символ уже в высшей степени позитивный, позитивнее просто не бывает. "Заседание продолжается", - орет Остап, опьяненный нелепостью происходящего, внезапно разом освободившийся и от своего богатства, и от своих надежд. Катарсис называется - во как!

Напоследок позволю себе сделать совсем уж дикое предположение. В детстве я (как, наверное, все, кто начал читать слишком рано) был уверен, что литературные герои столь же реальны, как мои соседи по подъезду. Позже, чуть-чуть принюхавшись к унылым законам реальности, я решил, что они, конечно, живут, но в каком-нибудь ином мире, специально предназначенном для существ такого порядка (эту идею эксплуатировали многие писатели, поэтому она не слишком интересна). Еще через какое-то время у меня родилась гипотеза, что лишь некоторые литературные персонажи (те, кому удалось сконцентрировать на себе максимум читательского внимания) получают (вернее, силой забирают у судьбы) возможность прожить настоящую человеческую жизнь. Глупости, конечно, но... не самый плохой ответ на вопрос: "куда все-таки возвращался Остап после стычки с румынскими пограничниками?" Не в новую книгу, это точно (писателей уже давно нет в живых, а дилогия так и не стала трилогией). Поэтому... кто знает!

Да, и все-таки... Кто писал письма Евгению Петрову?